Марта Квест

И только заметив, какими взглядами обменялись двое молодых людей, с ухмылкой покосившихся на Донавана, Марта поняла, что он весь вечер следил за нею и что по какой-то причине внимание, которое ей оказывала молодежь, было своего рода вызовом Донавану. Она заметила также, что ему приятно слышать о ее несговорчивости. Она молча сидела в конце стола, растерянная, с болью в душе: рухнуло ее представление о самой себе. Это таинственное существо, которое живет в каждой женщине, ожидая, когда его выпустит на волю любовь, это существо, которое Марта считала (упорно и вопреки всякой очевидности) своим истинным и постоянным «я», оказалось шатким и ненадежным. Она ненавидела сейчас Донавана холодной, лютой ненавистью, а посмотрев вокруг, поняла, что страстно презирает вообще всех этих молодых людей. Поэтому, когда Пэрри во время танца вторично увлек ее из большой комнаты на веранду и, протискавшись мимо танцующих пар, подвел к ступенькам в сад, она без возражений последовала за ним. Только при виде кортов, залитых водою и лунным светом, она рассмеялась нервным смешком и заметила:

— Но ведь там грязно!

— Пустяки, — сказал Пэрри. — Не обращай на это внимания, крошка.

Он потянул ее за локоть, но, видя, что она не идет, подхватил на руки и снес со ступенек. Она слышала, как хлюпает под его ногами густая грязь. Он отнес ее за угол дома и, не опуская на землю, поцеловал. Таких поцелуев в жизни Марты еще не было — чтобы вот так висеть в пространстве в чьих-то сильных объятиях. И образ Пэрри слился в ее представлении с образом ее мечты — сильным юношей, обожающим то идеальное существо, которое жило в ней, — незримое, неведомое ей самой, но, конечно, прелестное.

— Пэрри, мое платье! — вдруг вскрикнула Марта.

— Что случилось, крошка? — спросил Пэрри, раздосадованный тем, что она нарушила очарование, но все такой же покорный. — Что я наделал?

Марта почувствовала холодок на ноге возле бедра, с трудом перегнулась через его мускулистую руку, посмотрела вниз и сказала:

— У меня разорвалось платье. — Оно в самом деле было порвано.

— Прости меня, крошка, я такая неуклюжая скотина, — прочувствованно сказал Пэрри и, шлепая по золотистым от лунного света лужам, понес ее обратно к дому.

На ступеньках он опустил Марту на землю, и она произвела осмотр испорченного платья. На веранде сразу наступила тишина: Марта поняла, что все наблюдают за ней. В ней вспыхнуло желание показать им, что ей наплевать на них, и она весело крикнула Донавану:

— Ты был прав, Дон, — вот я и разорвала платье.

Она с невозмутимым видом подошла к столу, придерживая разорванную материю, чтоб не видно было голой ноги, и остановилась возле Донавана. Пэрри последовал за ней, бормоча:

— Извини меня, крошка. Ты убиваешь меня. Мне теперь конец.

Какую-то долю секунды Донаван молчал, не зная, на что решиться, потом разразился хохотом. Все присоединились к нему. Смеялись с облегчением, но слишком уж усердно.

— Я ничем не могу помочь твоему горю без иголки и нитки, — сказал наконец Донаван.

Бинки подозвал официанта и велел принести все необходимое. Официант нехотя заметил, что ему негде взять иголку, но Бинки жестом, не терпящим возражений, прекратил препирательства.

— Иди, иди, Джим, — сказал он. — Нечего разговаривать. Раз я сказал, что нужны иголка и нитка, — значит, надо их достать.

Он опять махнул рукой, и официант ушел, а через несколько минут вернулся, неся требуемое. Донаван, снова оказавшись в центре всеобщего внимания, принялся, смеясь, зашивать платье Марты, а Рут, прищурив близорукие глаза, спокойно, хотя и не без любопытства наблюдала за этой сценкой. Донаван бранил Марту: «Отвратительная девчонка, все платье в грязи перепачкала». Это происшествие почему-то привело всех в необычайно веселое расположение духа. Марта уселась рядом с Донаваном — он взял ее руку, а Рут, сидевшая по другую сторону от него, в свою очередь взяла руку Донавана; Пэрри стоял позади Марты, опершись на ее стул, и с любопытством наблюдал за ними. В просветах между колоннами веранды было видно, как поблескивает в ярком лунном свете подернутая рябью поверхность больших луж. Огромные камедные деревья, казавшиеся отсюда совсем черными, покачивались на фоне звездного неба. Из дома доносилась ритмичная музыка. Была полночь. Старшее поколение уже расходилось по домам: они прощались с улыбкой, говорившей, что молодежь, конечно, должна взять свое, но пусть не требует слишком уж многого. А Бинки, словно вызывая заклинаниями бурю, бормотал:

— Давайте дернем, ребятки, пусть чертям станет тошно.