Мартин Иден

Его сила, точно волной, заливала ее, и чем сильнее ее воля противилась его воле, тем неодолимее ее влекло к нему. Сила, которая всегда исходила от него к ней, теперь изливалась потоком в его страстном голосе, в его горящих глазах, в той мощи жизни и разума, которая бушевала в нем. В этот момент, но только на одно мгновение, она увидела настоящего Мартина Идена, блестящего и непобедимого; и, как на укротителей зверей иногда находят сомнения, так и она усомнилась в том, что может укротить стихийную мощь этого духа.

— И вот еще что, — стремительно продолжал он, — вы любите меня. Но почему? Что вы нашли во мне достойного любви? Да, именно то самое, что побуждает меня писать. Вы любите меня, потому что я чем-то не похож на мужчин, которых вы встречали и могли полюбить. Я не создан для канцелярии и конторы, для кропотливого сутяжничества или адвокатского словоизвержения. Заставьте меня проделывать все это, сделайте меня похожим на других людей, заставьте меня заниматься тем, чем занимаются они, дышать одним воздухом с ними, усвоить их взгляды — и вы уничтожите различие между нами, уничтожите меня, уничтожите то, что вы любите. Мое желание писать — самое живое, что есть во мне. Будь я посредственностью, ни я не желал бы писать, ни вы не желали бы иметь меня своим мужем.

— Но вы забываете одно, — прервала она. Ее поверхностный, но быстрый ум тотчас уловил параллель. — Ведь бывали же эксцентричные изобретатели, которые морили свои семьи голодом, гоняясь за такими химерами, как например вечное движение. Конечно, жены любили их и разделяли их страдания, но совсем не потому, что сами верили в это вечное движение, а наоборот.

— Вы правы, — ответил он. — Но были и другие изобретатели — не эксцентричные, — были такие, которые голодали, работая над осуществимыми изобретениями, и, как вы знаете, добились успеха. Я тоже не стремлюсь к чему-либо невозможному…

— Но вы сами выразились: «совершить невозможное», — вставила она.

— Ну, это просто образное выражение. Я хочу сделать то, что люди делали и до меня, — хочу писать и жить этим.

Она молчала. Это заставило его спросить:

— Так моя цель кажется вам такой же химерой, как вечное движение?

Он прочел ее ответ в движении, которым она положила на его руку свою: словно любящая мать, склонившаяся над своим больным ребенком. Для нее он, действительно, был больным ребенком-сумасбродом, пытающимся совершить невозможное.

К концу разговора она снова упомянула о том, что ее родные относятся к нему враждебно.

— Но вы-то любите меня? — спросил он.

— Люблю, люблю! — горячо воскликнула она.

— И я люблю вас, а не их, и они ничего не могут мне сделать.

В его голосе звучало торжество.

— Не могут… Потому что я верю в вашу любовь и не боюсь их вражды. Все в мире может ошибаться, только не любовь. Любовь никогда не заблуждается, если только это не хилое существо, которое изнемогает и падает в пути.

Глава XXXI

Мартин случайно встретил на Бродвее свою сестру Гертруду. Это была счастливая, но в то же время мучительная встреча. Гертруда стояла на углу, у трамвайной остановки, и первая заметила брата. Она была поражена, увидев его обострившиеся черты, голодное выражение лица и озабоченный, полный отчаяния взгляд. Мартин, действительно, был озабочен и близок к отчаянию. Он возвращался после неудачного посещения ростовщика; он тщетно пытался выжать из него добавочную ссуду под свой велосипед. На дворе стояла дождливая осенняя погода, и Мартин предпочел отказаться от велосипеда и сохранить свою черную пару.

— У вас остался еще черный костюм, — заявил Мартину ростовщик, прекрасно осведомленный об его имуществе. — Нечего уверять меня, что вы уже заложили его этому старому Липке, потому что если вы это сделали…

Выразительный взгляд ростовщика довершил угрозу, и Мартин поспешно воскликнул:

— Нет-нет, костюм у меня, но он мне нужен для дела.

— Хорошо, — ответил, несколько смягчившись, ростовщик. — Но ведь мне он тоже нужен для дела, иначе я не могу дать вам денег. Не воображаете же вы, что я занимаюсь этим ради собственного удовольствия?

— У вас останется велосипед, который стоит по меньшей мере сорок долларов, да к тому же он в полной исправности, — пытался протестовать Мартин, — а вы мне дали под него лишь семь долларов. Нет, даже не семь, а шесть с четвертью, потому что проценты вы удержали вперед.

— Если вам нужны еще деньги, принесите свой костюм.

Это категорическое требование заставило Мартина покинуть душную маленькую берлогу ростовщика с таким отчаянием в душе, что оно отразилось на его лице и тронуло Гертруду.

Не успели они поздороваться, как к остановке подошел трамвай, чтобы забрать поджидавших его пассажиров. Когда Мартин стал помогать миссис Хиггинботам подняться на ступеньку, она догадалась, что он не собирается следовать за ней. Она быстро обернулась, и сердце ее снова сжалось при виде его измученного лица.

— А ты разве не поедешь? — спросила она и сейчас же спустилась со ступеньки вагона.

— Я пешком… так, все-таки прогулка, движение… — объяснил Мартин.