Мартин Иден

— Но ведь вы высказываете истины, установленные именно биологией, — настаивал Мартин, заметив недоуменный взгляд Бриссендена. — Ваши выводы, несомненно, взяты из книг, которые вы читали.

— Мне очень приятно слышать это, — ответил Бриссенден, — я рад, что мои поверхностные знания дали мне возможность найти кратчайшую дорогу к истине. Я сам никогда не интересуюсь тем, прав я или нет. По-моему, это совершенно не важно. Человек не может познать абсолютной истины.

Мартин не удержался от торжествующего возгласа.

— Так вы последователь Спенсера?

— Я не читал его со времен ранней юности, да и тогда прочел только его «Воспитание».

— Хотел бы я приобретать знания так же играючи, как вы, — воскликнул Мартин через полчаса, в течение которых он ближе познакомился с умственным багажом Бриссендена. — Вы догматик чистейшей воды, и вот это-то и есть самое удивительное. Вы догматически доходите до самых новых положений, которые наука сумела установить лишь путем индуктивного рассуждения. Вы сразу перескакиваете к правильным выводам и, конечно же, мчитесь к истине кратчайшими путями, с быстротой света, пробегая благодаря какой-то сверхъестественной способности.

— Пожалуй, меня немало изводили этим отец Джозеф и брат Дэттон, — ответил Бриссенден. — Нет, нет, я тут ни при чем, — быстро добавил он. — Это была просто счастливая случайность, что меня воспитали в католическом колледже. Но вы-то откуда набрались всей этой премудрости?

Мартин начал рассказывать ему о себе, в то же время внимательно рассматривая Бриссендена, его продолговатое, худощавое, умное лицо, сутулые плечи, его брошенное на соседний стул пальто с оттопыренными карманами, из которых торчали книги.

Лицо Бриссендена и длинные тонкие кисти рук были покрыты загаром, слишком сильным, по мнению Мартина, и это обстоятельство сбивало его немного с толку. Было ясно, что Бриссенден не принадлежит к числу людей, проводящих много времени на открытом воздухе. Где же он мог так загореть? И Мартину невольно пришло в голову, что под этим загаром кроется что-то не совсем обычное и нормальное. Он снова стал всматриваться в узкое лицо Бриссендена, с выдающимися скулами, впалыми щеками и изумительно тонким орлиным носом. Такого изящного носа Мартин никогда еще не видел. По форме и цвету глаза Бриссендена не были примечательны: они ни велики, ни малы, неопределенного коричневого оттенка; но в них таился огонь, вернее, какое-то странное, противоречивое, двойственное выражение. Эти вызывающие, непокорные, даже жестокие глаза почему-то вызывали жалость. Мартин поймал себя на том, что жалеет Бриссендена, сам не зная почему. Однако он скоро понял это.

— Я ведь чахоточный, — небрежно заметил Бриссенден, рассказывая о том, что недавно вернулся из Аризоны. — Я провел там несколько лет, провел курс климатического лечения.

— А вы не побоялись вернуться в наш климат?

— Побоялся?

Бриссенден повторил это слово без какого-либо особого подчеркивания, и Мартин ясно прочел на его аскетическом лице, что он ничего и никого не боится. Глаза Бриссендена сузились, как у орла, и Мартин, затаив дыхание, смотрел на этот орлиный нос с раздувающимися ноздрями, такой смелый, властный, вызывающий. «Великолепно!» — мысленно воскликнул Мартин, чувствуя, как закипает вся его кровь. Вслух же он продекламировал:

Под мечом Успеха острым
Обольется кровью жаркой,
Но ни разу не поникнет
Мое буйное чело…

— Вы любите Хенли, — заметил Бриссенден, и лицо его тотчас же стало мягким, почти нежным. — Впрочем, иначе и быть не могло. Хенли — смелая душа. Среди толпы современных журнальных рифмоплетов он выделяется, как гладиатор среди евнухов.

— Вы не любите журналов? — мягко спросил Мартин.

— А вы их любите? — огрызнулся Бриссенден так резко, что Мартин вздрогнул.

— Я… я… пишу, вернее, пытаюсь писать в журналах, — запинаясь, ответил Мартин.

— Это лучше, — последовал смягченный ответ. — Вы пытаетесь писать, но безуспешно. Я уважаю ваши неудачи и преклоняюсь перед ними. Я знаю, что вы пишете. Мне нет надобности видеть это своими глазами. В ваших произведениях есть что-то, что мешает им проникнуть в журналы, у вас есть глубина, внутренний смысл, а этот товар журналам не нужен. Им требуются пустые орехи, мусор, и, можете быть спокойны, они получают его вдоволь, — только, конечно, не от таких, как вы.

— Я гожусь только для ремесленной работы.

— Напротив, — Бриссенден остановился и внимательно осмотрел Мартина с ног до головы. Он сразу подметил следы нищеты, ясно сквозившие в сильно поношенном галстуке, в вытертом воротничке, блестящих рукавах пиджака, одном обтрепанном обшлаге и во впалых щеках Мартина, — напротив, ремесленная работа — это не для вас, настолько не ваша, что вы не должны даже думать об успехах в ней. Скажите, дружище, ведь я оскорбил бы вас, если б предложил вам поесть?

Вся кровь бросилась Мартину в лицо, ему даже стало жарко. Бриссенден торжествующе рассмеялся.

— Сытого человека не оскорбляет такое предложение, — добавил он.