Мартин Иден

Он вынул из конверта письмо, написанное на машинке, и развернул его. Чека там не было. Он заглянул в конверт, поднял его на свет и, не веря своим глазам, дрожащими руками разорвал его. Чека не было. Он прочел письмо, глотая строчку за строчкой и стараясь проникнуть через редакторские похвалы в суть, то есть понять, почему не прислан чек. Такого объяснения он не нашел, но зато прочел нечто такое, что внезапно сразило его. Письмо выскользнуло из его рук, блеск в глазах погас. Он упал на подушку и натянул на себя одеяло до самого подбородка.

Пять долларов за «Колокольный звон», пять долларов за пять тысяч слов! Вместо двух центов за слово — десять слов за цент! А редактор еще хвалит его! И он получит чек, когда рассказ будет напечатан. Значит, все эти россказни о двух центах за слово — пустая выдумка, так же как и то, что издательство платит тотчас же по принятии рукописи. Это была ложь, которая сбила его с толку. Он никогда не стал бы писать, если бы знал это. Он стал бы работать, работать для Рут. Он вспомнил тот день, когда в первый раз попробовал писать, вспомнил, как его поразила громадная затрата времени, которой требовал литературный труд. И все это, чтобы получить цент за десять слов! Должно быть, все эти крупные писательские гонорары, о которых он читал, тоже ложь. Его представления о положении писателей были, очевидно, неправильны; доказательство налицо. Ежемесячник продается за двадцать пять центов, и его бросающаяся в глаза художественная обложка указывает, что он принадлежит к первоклассным журналам. Это солидный, почтенный журнал, который начал выходить задолго до того, как Мартин появился на свет. На обложке каждый месяц печатаются слова одного из великих мировых писателей, слова, прославляющие высокую миссию Ежемесячника, слова, произнесенные тем, кто добился всемирной известности и чьи первые произведения появились под этой обложкой. И этот возвышенный и почтенный журнал платит пять долларов за пять тысяч слов. Мартин вспомнил, что этот великий писатель умер недавно на чужбине в жестокой нужде. В этом не было ничего удивительного, если принять во внимание, как щедро оплачивается труд писателей.

Ну, теперь он, по крайней мере, знает, что попался на удочку. Все, что пишут газеты о писателях и их гонорарах, сплошная ложь, из-за которой он потерял два года. Теперь его больше не проведут! С этой минуты он не напишет ни строчки. Он сделает то, чего желает Рут и все другие, — поступит на службу. Эта мысль напомнила ему о Джо, который странствует по земле, ничего не делая. Мартин глубоко вздохнул от зависти. Реакция после многих дней девятнадцатичасового труда, наконец, наступила. Но Джо ведь не был влюблен и не нес на себе той ответственности, которую налагает любовь. Он мог позволить себе роскошь бродить по стране и бездельничать.

А Мартину необходимо работать. Завтра же с раннего утра он отправится на поиски работы и уведомит Рут, что он изменил свои взгляды и готов поступить в контору ее отца.

Пять долларов за пять тысяч слов, десять слов за один цент, вот рыночная цена искусства! Это разочарование, эта ложь и низость подавляли его, и под опущенными веками огненными знаками горели три доллара восемьдесят пять центов, которые он должен был лавочнику. Он дрожал и чувствовал ломоту в костях. Особенно болела поясница. В голове у него стучало. Ему казалось, что у него болит темя, затылок, самые мозги и голова как будто распухает. Боль над бровями становилась невыносимой. А под веками все так же безжалостно горели «три доллара восемьдесят пять центов». Он открыл глаза, чтобы избавиться от этих цифр, но солнечный свет в комнате только усилил боль и заставил его снова закрыть их.

Пять долларов за пять тысяч слов, десять слов за один цент. Эта мысль сверлила его мозг, и он не мог избавиться от нее, так же как не мог избавиться от трех долларов восьмидесяти пяти центов, пылавших у него под веками. Однако он заметил, что цифры меняются и с изумлением увидел вместо прежней суммы «два доллара». Ах, подумал он, это булочнику. Вслед за тем появились два доллара пятьдесят центов. Это удивило его, и он стал ломать себе голову над тем, кому он должен был эту сумму. Эта загадка мучила его с такой силой, как будто от ее решения зависел вопрос жизни и смерти. Он должен был кому-то два с половиной доллара, это было несомненно, но кому же? Ему надо было во что бы то ни стало решить этот вопрос, и он бродил по бесконечным коридорам своего сознания, открывая всевозможные чердаки и закоулки, набитые обрывками воспоминаний и знаний, тщетно стараясь разрешить его. Прошло, как ему казалось, несколько столетий, прежде чем он вспомнил вдруг без всякого усилия, что должен их Марии. Но чувство облегчения скоро исчезло, и он снова вернулся к созерцанию мучительного экрана, мелькавшего под веками. Задача решена, теперь можно бы и отдохнуть. Но нет! Два с половиной доллара угасли, и на их месте запылали восемь долларов. Кому же он должен их? Опять надо шарить в высохшем мозгу и изо всех сил стараться разрешить задачу.