Мартин М.: Цветы моего детства

Когда он вышел, там никого не было. И в ярком дневном свете эта пустота нагоняла тревогу. Как будто он остался один на всей Земле. Он и его Соня. Проезжающая вдалеке машина разрушила эту фантазию, но не сделала мир вокруг более приветливым. Ведь в машинах, даже когда точно знаешь, что ими управляют люди, нет ничего теплого. А в людях, которые управляют машинами, как будто становится меньше человеческого.

Мартин обошел дом и отправился к своим лугам и холмам. На кладбище он решил не заходить, но не мог не вспомнить о матери, когда был неподалеку. Ее могила словно посылала ему магнитные волны. Чем ближе к ней он находился, тем сильнее они на него воздействовали. Он понимал, что это просто одно из множества гниющих тел, лежащих под землей, но магнитные волны внушали ему совсем другое. Ему казалось, что там, в темноте, подсвеченной таинственным огоньком, приютилась ее жалкая, крохотная душа. И что без цветов, которые становилось все сложнее красть с клумб и рынков, она потеряет ту последнюю радость, которую способна теперь воспринять.

На этот раз ее близость напомнила ему о глубоко упрятанном, но уже давно отравлявшем исподволь его существование пятне на совести. А он был одним из тех людей, которых малейшее подозрение самих себя в обмане или предательской тайне делает больными. Осознание сути произошедшего могло приходить спустя любое количество времени с момента такого события, но если уж оно приходило, то вернуть его обратно к забвению оказывалось невозможно никакими силами.

Мартин еще не учился в школе, и много бывал дома один. Развлекаться он выучился сам по себе. Кажется, в тот раз комнаты были заполнены раскаленной лавой, так что им с тигром Эдуардом приходилось продвигаться, перепрыгивая с одного островка суши на другой, то есть по верхним частям мебели. Один из таких прыжков закончился падением с тумбы лиловой фарфоровой вазы, в которую обычно ставили небольшие по размеру цветы, например, веточки мимозы. Ваза разлетелась на несколько крупных и множество мелких частей. Мартина накрыл ужас гораздо более сильный, чем вызывала фантазия об извержении вулкана. Сперва он предпринял попытку собрать вазу из осколков, но из этого ничего не вышло. Мелкие детали не получалось как следует приладить, да и между крупными были заметны трещины. Мартин был в отчаянии. Оставался только один выход. Он собрал все в пакет, тщательно вычистив всю комнату веником, завязал его на два узла и выбросил в окно. Только через несколько дней, которые Мартин провел в состоянии мучительного беспокойства, его мать заметила исчезновение вазы.

– А куда вазочка сиреневая делась?

Никто в комнате ничего ей на это не ответил. Отец и Корнелиус – потому что им не было дела до наличия иди отсутствия в доме вазочек, а Мартин – потому что боялся разоблачения. Его сердце стучало как бешеное, в ушах стоял звон.

– Хм… Интересно…

Больше об этом никто никогда не упоминал. А мать умерла, так и не узнав правды об исчезновении вазы. Сердце Мартина забилось сильнее, чем в тот день, когда он оставил ее вопрос без ответа. Простила бы она его, если б узнала истину? Мартину стало дурно. Он закрыл лицо руками и затрясся от рыданий. Нужно было непременно рассказать все если уж не ей, то кому-то еще. Ему казалось, что он сойдет с ума, если проживет наедине с этим еще хоть один день. Не помня себя, он бросился обратно в город и сам не заметил, как оказался перед домом Клелии. Она была одна, впустила его, налила чай и выслушала очень серьезно.

– Мне кажется, твоя мама все знает и прощает тебе – таким образом, какой мы не можем себе представить, но от этого не менее действительным.

Мартин ничего не ответил. Он больше не плакал и, посапывая на высокой ноте, сосредоточенно всматривался в зеркальную поверхность чая. Клелия тоже молчала. Невыносимый солнечный день за окном наконец-то подернулся первыми сумерками.

Бессонница