Мартин Скорсезе. Ретроспектива

Р: Великий фильм действительно расширяет ваши представления о жизни. Мне кажется, именно эту возможность мне дали твои картины – больше, чем чьи-либо другие за время работы кинокритиком.

М: Как ты знаешь, я взял с собой твою рецензию на мой первый фильм, когда поехал в Европу в 1968 году. Это была картина, которая в итоге стала называться «Кто стучится в дверь мою?». Мы начали снимать ее в 1965-м, закончили бо`льшую часть в 1967-м, потом добавили сцену секса, иначе она не вышла бы на экраны в Америке в то время. В 1968–1970 годах в фильме обязательно должна была присутствовать хотя бы одна обнаженная сцена. Появилась новая свобода; в общем, я носил рецензию с собой. Я говорил это на церемонии награждения премией Американского института киноискусства, и уже говорил сегодня, что мои фильмы – это я: если от них больше не хотят открещиваться, если мне присуждает премию спустя двадцать пять лет Американский институт киноискусства, я уже не могу переживать за некоторые чувства и вещи, о которых говорят мои картины. Как мы говорили с тобой сегодня: а нам можно вечером произносить слово из трех букв? Понимаете? Я до сих пор иногда слышу, мол: «Мы не можем использовать это слово. О, не показывайте этот клип, в нем есть сквернословие!»

Р: Мы с ним шутили: а можно ли показать вам отрывок из «Таксиста»? «Мы ведь оба католики старой школы, – говорю я. – Для нас, знаешь ли, ругательства – это грех, Марти». (Скорсезе смеется.)

М: Так что, когда я говорю, что фильмы – это я, я имею в виду, что в нас есть хорошее и плохое. Вот и все. Когда мне исполнилось пятьдесят четыре года, я стал чуть лучше уживаться с самим собой и стал терпимее к тем качествам, которые мне не нравились.

Р: Выходит, когда ты смотрел некоторые свои фильмы, например, на первом показе после окончания монтажа, ты думал: «Ох, не уверен, что надо было это снимать». Или как?

М: О нет. Я был рад, что сделал это.

Р: Но ты все равно чувствовал…

М: Я не хотел, чтобы мне задавали вопросы типа «А вы правда так считаете?», «Вы действительно так делали?», «Это произошло с вами?». Я бы сказал: «Это вас не касается, это кино». (Смех в зале.) Сейчас, в эпоху политкорректности, есть тенденция считать эти картины оскорбительными, но я правда пытаюсь показать во многих фильмах – не во всех, конечно, но во многих – как можно больше того, что я знал; быть настолько правдивым и достоверным, насколько возможно в эмоциональном плане.

Р: Если говорить о политкорректности, ты считаешь, что люди могут сказать: «Я не одобряю этот фильм, потому что люди в нем делают вещи, которые я не одобряю»?

М: Именно так, да.

Р: И твой ответ будет таким: «Я тоже не одобряю такие вещи, но я знаю этих людей».

М: Это люди, которых я знаю, и я сам в их числе. Я сам это делал, так что осуждайте меня, что я могу вам сказать? Так что если у вас проблемы с фильмом, то, думаю, и со мной проблемы. И я должен признать это и понять, что нельзя нравиться всем. Дети хотят нравиться всем, но такого не бывает.

Р: Мне кажется, твое кино – чрезвычайно личное. Вот ты говорил сегодня и вчера вечером об авторской теории. О том, что в создание фильма вовлечено много людей, но направляет фильм и вдохновляет его видение один человек. А потом, когда мы вчера общались со студентами, кто-то спросил, снимешь ли ты когда-нибудь вестерн. И твой ответ показался мне таким откровенным! Потому что ты ответил, что не знаешь, какое ты имеешь отношение к вестернам. А потом пошутил: «У меня астма, я буду чихать…»

М: Да, лошади меня убьют.

Р: Но многие режиссеры, с которыми я разговаривал, мечтают снять вестерн. Один режиссер – не буду называть имен – так мне и сказал: «Я снял этот фильм, потому что всегда хотел сделать вестерн». И это нормальное желание, но ты не собираешь коллекцию жанров…

М: Это правда, потому что снимать кино очень трудно. Нужно действительно этого хотеть. Нужно вставать очень рано по утрам. Я серьезно. Иногда еще до восхода солнца ехать на площадку, это очень тяжело. Когда ты молод, ты можешь попробовать снять «Берту по прозвищу Товарный Вагон» для Роджера Кормана – эксплуатационный специфический поджанр «Бонни и Клайда», картины 1967 года с Уорреном Битти и все такое, этапная работа Артура Пенна, которая изменила правила кино. Именно тогда я научился снимать фильм за двадцать четыре дня; соблюдать график, приходить вовремя, монтировать и все прочее. Но когда я снял «Злые улицы», то понял, что, хотя мне хочется экспериментировать с жанрами… я действительно люблю режиссеров, которым это удавалось, например Говарда Хоукса. Они могли снимать вестерны, комедии, мюзиклы, триллеры…

Р: Гонки на автомобилях…