Мартин Скорсезе. Ретроспектива

Дилан был принят левым музыкальным сообществом того времени, песня Blowin’ in The Wind стала гимном движения за гражданские права. А Only A Pawn In The Game представляла убийцу Медгара Эверса незначительным винтиком в машине расизма. Баэз, Сигер, Staple Singers, Одетта, Питер, Пол и Мэри – все пели его песни и считали его соратником.

Но Дилан не хотел, чтобы его подталкивали к провозглашению гражданской позиции, и фильм демонстрирует, как он отстраняется от любых попыток навесить на него ярлыки. В тот момент, когда его называли голосом поколения, он отстранился от «политических» песен. Песня Mr. Tambourine Man стала пощечиной для его поклонников, потому что выходила за рамки идеологии.

Баэз, давая интервью перед камином у себя на кухне, выразительным голосом говорит, что чувствовала себя преданной больше всех: Дилан разбил ей сердце. Скорсезе прослеживает поворотный период в творчестве Дилана через фолк-фестивали в Ньюпорте: первые триумфы, пик в 1964 году, когда Джонни Кэш подарил ему свою гитару, и начало конца в 1965 году, когда Дилан начал использовать электрические инструменты. Вместе с ним на сцене Майкл Блумфилд и группа Butterfield Blues Band, звучит гибрид фолка, рока и блюза, фанаты Дилана в бешенстве. Когда он зазвучал по-новому в турне с группой Hawks (позже The Band), зрители хотели «песен протеста» и кричали «Иуда!» и «Что случилось с Вуди Гатри?» Вечер за вечером он начинал с акустического сета, и ему аплодировали, а затем возвращался с группой, и его освистывали.

«Дилан ясно дал понять, что не хочет исполнять эти вещи, – говорит Баэз о политических песнях, – но этого хотела я». Это начало эпохи Вьетнама, и Дилан стал нелюдимым. Когда он не позвал Баэз спеть с ним на сцене во время британского турне, она просто сказала: «Мне было больно».

Но что происходило в глубине души Дилана? Был ли он придурком, каким его изобразили в фильме «Не смотри назад»? Скорсезе смотрит глубже. Он показывает бесчисленные пресс-конференции, на которых Дилана представляли рупором поколения и забрасывали бессмысленными вопросами о его роли, послании и философии.

Фотограф просит его: «Пососи очки, чтобы сделать снимок». Его спрашивают, сколько, по его мнению, существует певцов протеста. «Их сто тридцать шесть». На фестивале в Ньюпорте в 1965 году Пит Сигер вспоминает: «Группа играла так громко, что нельзя было разобрать слова. Я все время кричал: “Уберите дисторшен! Если бы у меня был топор, я бы перерубил микрофонный кабель прямо сейчас!”» Для Сигера всегда были важны слова и посыл. Для Дилана на первом месте слова, позднее с ними сравнялась музыка, однако посыл никогда не был особенно важен.

Принимал ли он много наркотиков те годы? В фильме нет ни малейшего упоминания о них, разве что вскользь, в сцене, где Дилан и Джонни Кэш под кайфом исполняют дуэтом песню I’m So Lonesome I Could Cry. Есть скорбные кадры, снятые ближе к концу британского турне, когда Дилан говорит, что измотан: «Я не должен был петь сегодня вечером».

Архивные кадры взяты из многих источников, включая документальные ленты Пеннебейкера и Мюррея Лернера («Фестиваль»). Многие интервью проводил Майкл Борофски, а Джефф Розен был ключевым соавтором фильма. Но режиссерское видение проекта направлял Скорсезе, и в его руках факты обретают силу художественного произведения.

На мой взгляд, все сводится к тому, что Роберт Циммерман из Хиббинга, штат Миннесота, который стал Бобом Диланом 9 августа 1962 года, упоминает об отце только потому, что тот купил дом, где Бобби нашел гитару, и не говорит вообще ни о ком из членов своей семьи. Он чувствовал себя человеком из ниоткуда и вдруг стал центром внимания в период фундаментальных перемен в музыке и политике. Его песни сопровождали эти перемены и выходили за их пределы. Его аудитория была не в восторге от этой трансцендентности, фанаты пытались затащить его обратно в рамки удобных ярлыков. Но он продолжал петь и, будучи еще очень молодым человеком, стал героем, которого освистали. «Разве не удивительно, что они до сих пор скупают все билеты?» – говорит он о публике, которая ненавидела его новую музыку.

Сейчас я испытываю к Дилану сочувствие, раньше этого не было. Его музыка прошла проверку временем и останется в истории. И поскольку она отражает наши чувства, мы хотим, чтобы он тоже был их отражением. Но у него были собственные чувства. Он не хотел отражать наши. Нам трудно простить его за это. У него был выбор: уступить нам или нет. Блюз, как бы хорош он ни был, нужен ему в том числе, чтобы объявить о конце своих дней в качестве знаменосца. После аварии на мотоцикле в 1966 году он ушел в себя, где и остался.

Наблюдая за тем, как он поет в «Нет пути назад», мы не видим ни проблеска юмора, ни попытки нас развлечь. Он звучит сухо и сурово, больше неумолимый каданс, чем мелодия, сродни проповеди. Но иногда на пресс-конференциях мы видим застенчивого, веселого, игривого ребенка. И лишь однажды, в одном из недавних интервью, в профиль на черном фоне, промелькнул отблеск его улыбки.

«Отступники»