Мартон и его друзья

— Говорю же я, только жрать горазды! Чтоб вас всех громом перешибло! Если этот негодяй завтра не вернется, пойду в полицию. Пускай они ищут его.

— Ты думаешь, что… — с ужасом прошептала жена.

— Ничего я не думаю. И пугать тебя не хочу! Многие потонули в Дунае. Крышка! Конец! — сказал он, как человек, который освободился, наконец, от мучительных дум и рад, что теперь они терзают других.

Слова разлетелись во все стороны, как осколки упавшего стеклянного шара. Наступила тишина. Все уставились в пол, словно разглядывая осколки. Черноглазенький Бела часто задышал, ловя ртом воздух:

— Э… э… Я знаю… где живет друг Мартона… Э-э… Однажды он водил меня к Фифке Псу.

— К какому псу?

— Фифке Псу.

— Так что ж он, с псом дружит?

— Не-ет… Так его зовут. Он мальчик.

— Берта, одень Белу, дай пальто! Пойдем!

И черноглазый малыш отправился вместе с отцом. Сперва, точно собака-поводырь, он шел впереди, полный сознания своего долга, выпятив грудь, гордо держа отца за руку и словно даже таща его за собой. Идя на полшага впереди отца, он вел его по Кладбищенскому проспекту к Восточному вокзалу и к улице Нефелейч; там он повернул обратно и снова вернулся на Кладбищенский проспект, объяснив: «Тогда мы шли с улицы Нефелейч, и так я легче найду». Но когда они уже второй раз отправились с Кладбищенского проспекта на улицу Барош и подошли к площади Кальвария, Бела, потеряв уверенность, замедлил шаг, пошел вровень с отцом и даже отпустил его руку. Потом вовсе отстал, начал озираться, испуганно поглядывая вверх на угрюмо молчавшего отца и на дома, которые казались сейчас страшно высокими. Наконец, потеряв надежду, он опустил голову.

— Так где ж этот дом? — спросил г-н Фицек.

— Не знаю. — Шестилетний малыш уставился себе в ноги.

— Да ты получше смотри, — сказал отец и пальцем поднял подбородок сына.

Но чем дольше смотрел Бела, тем больше он терялся: ему казалось, что здесь он не бывал вовсе и, когда шел с Мартоном, ни этих домов, ни этих стен, ни этих магазинов не было.

— Не знаю, — пробормотал мальчик, громко засопел и затоптался на одном месте.

Г-н Фицек обуздал свое нетерпение. Ой пустил сына вперед, как хозяин пускает ищейку: пусть идет как хочет, авось да набредет на след, вспомнит, где они ходили с Мартоном. После некоторого раздумья Бела устремился вперед, но вовсе не потому, что набрел на след. Топтанье на одном месте и хмуро уставившиеся на него отцовские глаза нагоняли на мальчика все больший страх. Он решительно двинулся в сторону улицы Эремвельди. «Будь что будет!» Но когда уже подошел к ней и глазам Белы открылась вся улица до самого Ботанического сада, мальчик снова растерялся. Однако, глянув вверх на отца, он испугался его взгляда и опять ринулся вперед. Прошел до самой академии Людовика. Проспект Юллеи и прилегавшие к нему улицы были ему уже вовсе незнакомы и показались очень страшными.

— Нет… не здесь, — прошептал Бела. — Здесь мы не были.

Г-н Фицек дернул сына за руку, повел его обратно на Кладбищенский проспект, туда, где малыш шел еще уверенно.

— А теперь смотри во все глаза!

И Бела повел отца туда, куда надо, — на улицу Кериш.

— Вот на этой улице мы и были, — промолвил он радостно.

Бела заглядывал во все дома, забегал во все двери, но всякий раз выходил обратно, понурившись. Подойдя к дому Мартонфи, он побежал в ворота, заглянул во двор и вернулся.

— Нет, не здесь, — прошептал он опять.

Мальчик был не виноват. Дома эти, словно воробьи, все как-то грустно походили друг на друга. Теперь малыш уже не только дома не узнавал, но начал сомневаться даже, та ли эта улица. Выть может, и октябрьское ненастье смущало его. Ведь когда он шел с Мартоном, стоял солнечный сентябрь. Об этом и вспомнил мальчик, приставив к носу намокший от дождя и покрасневший от ветра палец.

— Тогда солнце светило… — сказал он.

— Ну и что? — крикнул г-н Фицек и хлопнул сына по руке. — Что ж, по-твоему, дома поменялись местами оттого, что дождь идет? Смотри во все глаза, покуда я тебе не надавал…

Надавать ему пока не надавали, но Бела весь вымок под холодным дождем: и лицо, и брови, и шапка, и руки, и башмаки — все было мокрое. Малыш хоть и смотрел во все глаза, но с отчаяния уже не видел ничего: на ресницах его повисли слезинки и капельки дождя. Они затуманили всю улицу, весь мир. Губки Белы опустились, грудь тяжело задышала, но плакать он побоялся.

— Не-е… знаю… потому что… потому что…

Он умолк. Как же рассказать, ну как про это расскажешь? В голове у него, словно луч сентябрьского солнца, внезапно блеснуло воспоминание: Мартон ведет его и всю дорогу рассказывает про Витязя Яноша[54]. Иногда наизусть говорит стихами.