Мартовскіе дни 1917 года

. В опубликованных документах Ставки телеграммы Голицына нѣт. Воспроизвести ее можно только в изложеніи, явно неточном, Блока, причем самое главное мѣсто у автора приводится не в подлинных словах телеграммы. Совѣт министров "дерзал" представить Е. В. о "безотложной необходимости" объявить столицу на осадном положеніи, что было выполнено уже "собственной властью" военнаго министра "по уполномочію" Совѣта. Совѣт министров "всеподданнѣйше" ходатайствовал о "постановленіи во главѣ оставшихся вѣрных войск одного из военачальников дѣйствующей арміи с популярным для населенія именем". "Далѣе указывалось, — пишет уже Блок, — что Совѣт министров не может справиться с создавшимся положеніем, предлагает себя распустить, назначить председателем Совѣта министров лицо, пользующееся общим довѣріем и составить отвѣтственное министерство ". Послѣднее толкованіе Блока болѣе чѣм произвольно. Перед Чр. Сл. Ком. Голицын засвидѣтельствовал, что он никого не указывал в качествѣ лица, "облеченнаго довѣріем Государя" и не возбуждавшаго "недовѣрія со стороны широких слоев общества ". На вопрос предсѣдателя: имѣлась ли в виду диктатура, Голицын отвѣтил: "Мнѣ лично не диктатура. Мнѣ представлялось так, что мог быть таким лицом нынѣшній же предсѣдатель Совѣта министров, что этот человѣк, извѣстный широким кругам общества, и мог бы умиротворить". Голицын говорил, что телеграмма, редактированная министрами Покровским и Барком была послана вечером "в шесть часов или в семь".

"Генерал Алексѣев, — разсказывал Лукомскй, — хотѣл эту телеграмму послать с офицером для передачи ея Государю через дежурнаго флигель-адьютанта. Но я сказал ген. Алексѣеву, что положеніе слишком серьезно, и надо ему итти самому, что, по моему мнѣнію, мы здѣсь не отдаем себѣ достаточнаго отчета в том, что дѣлается, что, по-видимому, единственный выход — это поступить так, как рекомендуют Родзянко, Вел. Князь и кн. Голицын, что он, ген. Алексѣев, должен уговорить[160]. Ген. Алексѣев пошел. Вернувшись минут через десять, он мнѣ сказал, что Государь остался очень недоволен содержаніем телеграммы Голицына и сказал, что сам составит отвѣт... "Государь со мной просто не хотѣл говорить"... "Часа через два ко мнѣ в кабинет прибѣжал дежурный офицер и сказал, что в наше помѣщеніе идет Государь... Е. В, спросил меня: гдѣ ген. Алексѣев?" — Он у себя в комнатѣ, чувствует себя плохо и прилёг[161]. "Сейчас же передайте ген. Алексѣеву эту телеграмму... При этом скажите, что это мое окончательное рѣшеніе, которое я не измѣню, и поэтому безполезно мнѣ докладывать ёще что-либо по этому вопросу". Отвѣт Царя Голицыну мы имѣем в точной копіи из архива Ставки: "О главном военном начальникѣ для Петрограда мною дано повелѣніе нач. моего штаба с указаніем немедленно прибыть в столицу. То же и относительно войск. Лично вам предоставляю всѣ необходимыя права по гражданскому управленію. Относительно перемѣны в личном составѣ при данных обстоятельствах считаю их недопустимыми".

По памяти Лукомскій очень неточно воспроизводил текст телеграммы, переданной ему Царем. По его словам, кромѣ предоставленія предсѣдателю Совѣта министров "диктаторских прав по управленію", "диктаторскими полномочіями" снабжался и командируемый для "подавленія возстанія и установленія порядка" Иванов. "Получались в Петроградѣ двѣ диктатуры!" — восклицает автор, ошибочно объединившій два разных момента, ибо вопрос о "диктаторских полномочіях" Иванова всплыл в послѣдующем ночном свиданіи Царя с Ивановым уже в вагонѣ отъѣзжающаго из Могилева Императора. "Я попросил ген. Алексѣева, — продолжает Лукомскій, — итти к Государю и умолять измѣнить рѣшеніе... Послѣ нѣкоторых колебаній нач. штаба пошел к Государю. Вернувшись, он сказал, что Государь рѣшенія не мѣняет. Телеграмма была послана". Когда? — Мы имѣем опредѣленную документальную дату: в 11 ч. 25 м. вечера[162].