Мартовскіе дни 1917 года

Правда, на показанія престарѣлаго министра Двора, до чрезвычайности разстроеннаго обрушившимися на него личными бѣдами послѣ революціи — разгромом и пожаром его дома в Петербургѣ, болѣзнью жены — и, по собственному признанію, совершенно потерявшаго память, не приходится слишком полагаться, но, вѣроятно, Царь считал крайним преувеличеніем ту взволнованность, которая проявилась в телеграммѣ предсѣдателя Думы. Полученныя Государем "лживыя" успокоительныя телеграммы командующаго войсками Хабалова (и отчасти военнаго министра Бѣляева и мин. в. д. Протопопова) могли казаться такими послѣ революціи, но в момент, когда онѣ посылались в Ставку, онѣ соотвѣтствовали болѣе или менѣе дѣйствительности или, вѣрнѣе, тому настроенію, под которым воспринималась тогда почти всѣми эта дѣйствительность. Мало кто видѣл в петербургском бунтѣ реальную прелюдію к революціи. Вѣрнѣе никто. Что может быть характернѣе простого сопоставленія двух одновременных, независимых друг от друга, отзывов о начавшихся волненіях в Петербургѣ со стороны лиц, которыя находились в смыслѣ своего общественнаго положенія на діаметрально противоположных полюсах: "Это — хулиганское движеніе, — писала 25 февраля имп. А. Ф. мужу — мальчишки и дѣвченки бѣгают и кричат, что у них нѣт хлѣба — просто для того, чтобы создать возбужденіе... Если бы погода была очень холодная, они всѣ, вѣроятно, сидѣли бы по домам. Но это все пройдет и успокоится, если только Дума будет хорошо вести себя". Почти такую же характеристику с упоминаніем о "мальчишках и дѣвченках" дал начавшемуся движенію на офиціальном пріемѣ у московскаго командующаго войсками Мрозовскаго проф. Мануилов, редактор руководящаго органа тогдашней либеральной мысли, извѣстный политико-экономист и будущій член революціоннаго правительства[151]. Царь был "слѣп" не болѣе других. Можно удивляться, но не приходится иронизировать post factum по поводу непредусмотрительности правящих кругов, которые одни только yзнали, что "пришла революція", т. е. не придавали февральской забастовкѣ и уличным демонстраціям характера политическаго (Щеголев).

В Ставку отклики на быстро текущія в Петербургѣ событія приходили с опозданіем. Недаром Рузскій на копіи телеграммы Родзянко 26-го «дѣлал помѣтку: ''Очень жаль, что с 24 по 27 не удосужились сообщить о том, что дѣлается в Петроградѣ"... Рузскій добавил, что не сообщали на фронт "может быть, и с цѣлью"[152]. Конечно, никакой задней цѣли не было. Дѣло было только в том, что у самых предусмотрительных людей в дѣйствительности еще не было ощущенія наступавшей ''катастрофы", которую 26-го вечером почувствовал Родзянко. На первую телеграмму Хабалова к вечеру 25-го о начавшейся забастовкѣ и демонстраціях 23-го и 24-го, при разгонѣ которых "оружіе войсками не употреблялось", Царь лаконически отвѣтил "за личной подписью": "Повелѣваю завтра же прекратить в столицѣ безпорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германіей и Австріей". В Чр. Сл. Ком. Хабалов показывал, что эта телеграмма хватила его, как бы "обухом": "как прекратить завтра же? Что я буду дѣлать? Как мнѣ прекратить? Когда говорят: хлѣба дать — дали хлѣб и кончено. Но когда на флагах надпись: долой самодержавіе, какой же тут хлѣб успокоит". "Царь велѣл: стрѣлять надо, и я убит был".

Через час послѣ полученія телеграммы, около 10 ч. веч. 25-го, по словам Хабалова, собрались командиры запасных батальонов. Главнокомандующій освѣдомил их о царской телеграммѣ и указал, что должно быть примѣнено "послѣднее средство", т. е., "раз толпа агрессивна, то дѣйствовать по уставу — послѣ троекратнаго сигнала открывать огонь"[153]. И в воскресенье 26-го оружіе было пущено в ход в большем масштабѣ. чѣм в предшествовавшіе дни. Трудно не усмотрѣть в показаніях Хабалова перед революціонным слѣдствіем попытки снять с себя отвѣтственность за разстрѣл толпы. Хабалов телеграмму Императора в показаніях относил к 9 час. веч. 25-го. а между тѣм на подлинникѣ телеграммы самого Хабалова, адресованной нач. верх. штаба, имѣется помѣтка рукою Алексѣева: "доложено Государю Императору 26", другими словами, очевидно, телеграмма Николая II могла быть послала лишь 26-го — в публикаціи Сторожева она и помѣчена 22 часами двадцать шестого[154].

26-го Император не проявлял большого безпокойства. Он писал в этот день женѣ: "Я надѣюсь, что Хабалов сумѣет быстро остановить эти уличные безпорядки. Протопопов должен дать ему ясныя и опредѣленныя инструкціи. Только бы старый Голицын не потерял голову". В 9 ч. 20 веч. из Ставки пошла телеграмма в Царское: ..."Выѣзжаю послѣзавтра. Покончил здѣсь со всѣми важными вопросами. Спи спокойно"...