Мартовскіе дни 1917 года

Дѣло было не в "молчаливом" отреченіи. Милюкова никто не уполномачивал выносить спорный вопрос на обсужденіе улицы и преждевременно разглашать то, что большинство склонно было разрѣшить по методу Гучкова, т. е. поставив массу перед совершившимся фактом. План этот в значительной степени был сорван неожиданным выступленіем Милюкова — для сторонников монархіи это была поистинѣ медвѣжья услуга. "Демократія" не только насторожилась ввиду столь опредѣленной позиціи, публично выявленной лидером "цензовой" общественности (припомним, что одновременно выступавшій в Совѣтѣ Керенскій не шел дальше заявленія о свободѣ "агитаціи по поводу форм будущаго государственнаго устройства Россіи, не исключая и республики"), но и почувствовала, что ея осторожность в вопросѣ о формѣ власти не соотвѣтствует настроенію в массах в революціонном, по крайней мѣрѣ, центрѣ, здѣсь весь "воздух", по выраженію дневника Гиппіус, в эти дни был "против династіи". "Романовых не оставляйте, нам их не нужно" .— сказал какой-то незнакомый старик, встрѣтившій Набокова на улицѣ. Так естественно, что приспособлявшаяся к настроеніям крикливая "Русская Воля" первая поспѣшила провозгласить республиканскій лозунг и даже создать эфемерную организацію под названіем "республиканскій союз". Это не означало вовсе, что всѣ вдруг стали добрыми республиканцами. Я не повторил бы, что монархія "умерла в сердцѣ" двухсотмилліоннаго народа задолго до возстанія в столицѣ, как вскорѣ заявляло приспособившееся к господствующим настроеніям суворинское "Новое Время"[140], но это означало, что в солдатской массѣ ("вооруженный народ"), опредѣлявшей до извѣстной степени ход событій, под напором столичных слухов и сплетен, дѣйствительно уничтожена была "мистика" царской власти, о чем в связи с проявленіями антидинастическаго движенія не раз говорили предреволюціонныя записки органов департамента полиціи (см. "Легенду о сепаратном мирѣ"). Все это облегчало республиканскую пропаганду. Полусознательное отталкиваніе от монархіи должно было вызывать в массѣ то чувство боязни отвѣтственности за содѣянное, о котором приходилось упоминать. Революція, заканчивающаяся возстановленіем старой династіи, в сущности превращалась в бунт, за участіе в котором при измѣнившейся коньюнктурѣ могло грозить возмездіе.

IV. Соглашеніе.

То настроеніе, которое наростало под вліяніем слухов о рѣчи Милюкова, сказалось, как мы видѣли, к ночи, когда толпа возбужденных офицеров появилась в Таврическом дворцѣ с требованіем от Врем. Комитета соотвѣтствующаго разъясненія. Один из мемуаристов (Вл. Львов) опредѣляет болѣе точно — к 12 час. ночи. Первоначально декларація, сдѣланная в Екатерининском залѣ, не возбудила сомнѣній у "верховников" Исп. Ком. По крайней мѣрѣ, если придерживаться описанія, даннаго Сухановым, то придется заключить, что обстановка мало измѣнилась, когда делегаты Совѣта послѣ того, как в пленумѣ было одобрено памѣченное соглашеніе, в восьмом часу вечера явились к "цензовикам" для завершенія дѣла "образованія правительства". Фактически "делегація" свелась уже к двухчленному составу: Стеклов и Суханов. Соколов исчез, а Чхеидзе, предсѣдательствовавшій в этот момент на митингѣ в залѣ Совѣта, сердито отмахнулся от Суханова и не пошел на словоговореніе с "цензовиками". Стоя на предсѣдательском столѣ, окруженный наэлектризованной толпой, он с энтузіазмом кричал "ура" по поводу полученнаго вздорнаго сообщенія о том, что в Берлинѣ уже второй день идет революція...

По словам Суханова, у "цензовиков" на этот раз не было уже и "подобія офиціальнаго и вообще организованнаго засѣданія", шел разговор между Милюковым, Стекловым и Сухановым, в котором "не принимали никакого или почти никакого участія остальные, находившіеся в комнатѣ". Отмѣчаем вновь эти мелочи для того, чтобы показать обстановку, в которой рѣшались важнѣйшіе вопросы — по крайней мѣрѣ в изображеніи одного из участников этих переговоров. Совѣтскіе делегаты вернулись прежде всего к вопросу о формѣ правленія и пытались убѣдить Милюкова, что из его стремленія "навязать Романовых" не выйдет "ровно ничего, кромѣ осложненій, которыя не помогут дѣлу монархіи, но выразятся в наилучшем случаѣ в подрывѣ престижа их собственнаго кабинета". В отвѣт они услышали слова Милюкова ("за точность передачи я ручаюсь" — утверждает мемуарист): "Учр. Собраніе может рѣшить, что угодно. Если оно выскажется против монархіи, тогда я могу уйти. Сейчас же я не могу уйти. Сейчас, если меня не будет, то и правительства вообще не будет. А если правительства не будет, то... вы сами понимаете"... В концѣ концов — разсказывает Суханов—"мы согласились непомѣщать в правительственной деклараціи офиціальнаго обязательства "не предпринимать шагов, опредѣляющих форму правленія"'. Мы согласились оставить вопрос открытым и предоставить правительству... хлопотать о романовской монархіи. Мы же категорически заявили, что Совѣт с своей стороны безотлагательно развернет широкую борьбу за демократическую республику"[141].