Мартовскіе дни 1917 года

Воспоминанія фл.-ад. Мордвинова дают как бы продолженіе прерванных для нас записей Дубенскаго. Они нѣсколько по иному изображают свитскую интригу. Узнав от Фредерикса об отреченіи и о телеграммах, переданных Рузскому, и боясь, что Рузскій поспѣшит их отправить, между тѣм как пріѣзд думских уполномоченных может измѣнить положеніе ("может Шульгин и Гучков... сумѣют отговорить и иначе повернуть дѣло... Вѣдь мы не знаем, что им поручено, и что дѣлается там у них"), чины свиты ("мы всѣ") убѣдили министра Двора пойти к Государю и добиться приказа "взять телеграммы от Рузскаго". Фредерикс пошел и через нѣсколько минут вернулся с соотвѣтствующим распоряженіем. Тогда к Рузскому был послан Нарышкин, вернувшійся, однако, с пустыми руками". Свиту рѣшеніе Рузскаго о предварительном свиданіи с думскими уполномоченными "взволновало... необычайно": "в желаніи Рузскаго настоять на отреченіи и не выпускать этого дѣла из своих рук не было уже сомнѣній", "Мы вновь пошли к Фредериксу просить настоять перед Е. В. о возвращеніи этих телеграмм, а проф. Федоров, по собственной иниціативѣ, направился к Государю. Было около четырех часов дня, когда С. П. вернулся обратно в свое купэ, гдѣ большинство из нас его ожидало. Он нам сказал, что вышла перемѣна, и что все равно прежних телеграмм теперь нельзя послать: "я во время разговора о поразившем всѣх событіи, — пояснил он, — спросил Государя: "Развѣ В. В. Вы полагаете, что Алексѣй Ник. оставят при Вас послѣ отреченія?" —"А отчего же нѣт?" — с нѣкоторым удивленіем спросил Государь: " Он еще ребенок и естественно должен оставаться в своей семьѣ, пока не станет взрослым. До тѣх пор будет регентом Михаил Александрович". "Нѣт, В. В., — отвѣтил Федоров, — это вряд ли будет возможно и по всему видно, что надѣяться на это Вам совершенно нельзя"[204]. Государь, по словам Федорова, немного задумался и спросил: "Скажите, С. П., откровенно, как Вы находите, дѣйствительно ли болѣзнь Алексѣя такая неизлѣчимая?" — "В. В., наука нам говорит, что эта болѣзнь неизлѣчима, но многіе доживают при ней до значительнаго возраста, хотя здоровье Ал. Ник. и будет всегда зависѣть от всяких случайностей"[205]. "Когда так, — как бы про себя сказал Государь, — то я не могу разстаться с Алексѣем. Это было бы уже сверх моих сил... к тому же, раз его здоровье не позволяет, то я буду имѣть право оставить его при себѣ"... Кажется, на этих словах разсказа, потому что других я не запомнил, вошел... гр. Фредерикс, сходившій во время нашего разговора к Государю, и сообщил, что Е. В. приказал потребовать от Рузскаго задержанныя им обѣ телеграммы, не упоминая ему, для какой именно это цѣли. Нарышкин отправился вновь и на этот раз принес их обратно".

Исторія с телеграммами остается неясной. Итоги Мордвинов знал, в концѣ концов, из вторых рук. Он сам признается: "Нас по обычаю продолжали держать в полной неизвѣстности и, вѣроятно, по привычкѣ же даже и на этот раз забыли о нашем существованіи". Мордвинов ошибся, — телеграммы не были возвращены. О вторичной попыткѣ получить назад телеграмму об отреченіи упоминал и сам Рузскій в бесѣдѣ с Андр. Вл.[206]. По словам Рузскаго, это было уже в момент, когда приближался поѣзд с думскими уполномоченными. Уступил Царь настойчивым обращеніям окружающей свиты? Возможно, что у него в послѣднюю минуту блеснула надежда на нѣкоторый просвѣт. В 6 ч. 55 м. Царю была передана та телеграмма Родзянко от имени Временнаго Комитета, в которой говорилось о конструированіи совѣта министров под предсѣдательством Львова, о подчиненіи войск новому Правительству и о необходимости для установленія полнаго порядка командировать в Петербург ген. Корнилова. Мы видѣли, что даже Алексѣев в Ставкѣ из этой телеграммы дѣлал вывод о перемѣнѣ настроеній в Петербургѣ и, слѣдовательно, возможности измѣненія в вопросѣ об отреченіи. Так, повидимому, представлялось одно время и Рузскому. Ген. Данилов вспоминает, что Рузскій ему говорил (при вечернем свиданіи), что он посовѣтовал Государю задержать отправку телеграмм до бесѣды с ожидавшимися делегатами, приняв в соображеніе, что ѣдет Шульгин, "слывшій всегда убѣжденным и лойяльным монархистом"[207], — "не повернулись ли дѣла в столицѣ таким образом, что отреченіе Государя явится ненужным, и страна окажется удовлетворенной созданіем отвѣтственнаго министерства". Но все-таки наиболѣе естественно предположить, что именно около 7 час. вечера, когда ожидался делегатскій поѣзд, Царь пожелал имѣть телеграмму об отреченіи, так как под вліяніем разговора с лейб-медиком Федоровым рѣшил измѣнить форму отреченія и отречься за сына в пользу брата. По нѣкоторой своей скрытности он ничего не сообщил Рузскому о мотивах, оставляя того в невѣдѣніи о причинах колебаній, которыя Рузскій замѣчал в "царском поѣздѣ". Такое объясненіе и дает ген. Данилов.