Мартовскіе дни 1917 года

Отчет делегаціи коснулся лишь ближайшаго к столицѣ фронта. Путем сравненія можно дать, пожалуй, и лучшій отвѣт на вопрос, как отнеслась фронтовая армія к перевороту, и как этот переворот повліял на армію. Возьмем два мѣста, гдѣ было хуже всего: гвардейскій корпус и Балтійскій флот. Относительно гвардіи это особо подчеркнул Алексѣев в разговорѣ с Гучковым 11 марта: "здѣсь событія нарушили равновѣсіе, и замѣчается нѣкоторое броженіе и недовѣріе к офицерскому составу". Для характеристики этих отношеній у нас имѣется интересный "дневник" неизвѣстнаго офицера-интеллигента, написанный в видѣ писем к родным из Луцка[323]. "Дневник" имѣет нѣсколько резонерскій оттѣнок — наблюденія смѣняются разсужденіями. Автор отмѣчает сложность и трудность положенія гвардіи в силу той двойственности, которая получилась от того, что революцію совершили запасные батальоны стоящих на фронтѣ полков, и что из тѣх же полков направлялись в Петербург части для подавленія революціи. Впечатлѣнія наблюдателя до полученія извѣстія об отреченіи формулировано им 4 марта так: "сознательное меньшинство (солдат) довольно, но хочет отомстить вождям павшаго режима, большинство же относится ко всему происшедшему с полным безразличіем и хочет только одного — мира... Офицеры, понурые, убитые страхом за будущее, ходили один к другому, нервничали, строили планы и тут же сами их опровергали. Я не знаю такого тяжелаго дня. Полумертвый я заснул"... 4-го получено было сообщеніе о назначеніи Вел. Князя главнокомандующим. "Я сообщил это солдатам. Они опять молчали". Вечером пришла телеграмма о новом министерствѣ — "среди офицеров общее ликованіе... Всѣ увѣрены, что Николай II отрекся от престола". Любопытным сообщеніем кончает наш своеобразный мемуарист свое письмо: "У нѣмцев — ликованіе. Выставляют плакаты, салютуют, играют оркестры[324]. Попытались наступать на VII корпус..., но были отбиты. Наше высшее командованіе растеряно... не знают, что им дѣлать. Надо было устроить парад, самим салютировать, выставлять побѣдные плакаты, заставить играть оркестры, воспользоваться моментом для подъема духа солдат... Но... жизнь вот течет так, будто ничего не случилось. Это ужасно, но я надѣюсь, что послѣ манифеста у нас что-нибудь сдѣлают"...

11 марта письмо начинается болѣе или менѣе оптимистической оцѣнкой: Слава Богу, теперь стало проясняться, все же возможность кровавых событій не совсѣм исключена. Надо помнить, что положеніе гвардіи особенно тяжело... ея старое офицерство и генералитет имѣют опредѣленную репутацію... Вот каким представляется мнѣ положеніе. Во-первых, ни одну воинскую часть так не волновали петроградскія новости, как гвардейцев... А свѣдѣнія из Петрограда приходили запоздалыя, преувеличенныя, часто нелѣпыя. Вѣрили всему, и ничего нельзя было опровергать. Во-вторых, когда пришло извѣстіе об установленіи новаго порядка, то офицеры стали подозрѣвать солдат, а солдаты офицеров. Мы не знали, как отнесутся нижніе чины к событіям, поймут ли они происходящее, а главное — не заразятся ли они петроградским примѣром, не вздумают ли у нас смѣнять начальников и заводить собственные порядки; не знали мы также, не захотят ли они прекратить войну, не предпримут ли они какого-либо насилія для ея прекращенія; наконец, мы не знали, одинаково ли воспримут новыя вѣсти всѣ части, или полк пойдет на полк и батальон на батальон, а вѣдь у нас до нѣмцев — нѣсколько верст, случись что-нибудь, и фронт будет прорван, может быть прорван в нѣскольких мѣстах, и что тогда? И мы томились и не знали, как лучше исполнить свой долг. А солдаты в то же время не довѣряли офицерам. Они не знали, на сторонѣ какого строя мы стоим и одинаковаго ли мы направленія; они боялись, что с нашей стороны будут попытки сдать позиціи нѣмцам ; они были увѣрены, что от них скрываются какіе-то новые приказы; они также боялись, перейдут ли всѣ части на сторону новаго порядка: они мучились тѣм, что свободу отнимут, что отечеству измѣнят; они вѣрили каждому нелѣпому слуху самаго темнаго происхожденія; они постоянно хватались за винтовки, и нѣсколько раз могло случиться побоище"... "Старшіе начальники не сдѣлали ничего для вселенія к ним довѣрія, а бездѣйствіе было истолковано, как приверженность их к павшему порядку. Атмосфера получилась ужасная"... "Между нами и ими пропасть, которую нельзя перешагнуть..." "Сколько бы мы с ними ни говорили... сколько бы ни старались предотвратить столкновенія, они не вѣрят нам. Нѣкоторым офицерам они прямо говорили, что в гвардіи всѣ офицеры — дворяне, и что поэтому офицеры не могут быть сторонниками новой власти"[325].