Мартовскіе дни 1917 года

Могла ли общественная эмоція, искусственно нѣсколько взвинченная, направить патріотизм масс в сторону внутренней перелицовки войны — сдѣлать ея сущность "совсѣм другой"? Могла ли война, "затѣянная царем", и полученная "революціей" в наслѣдіе от стараго режима, превратиться в войну "революціонную", т. е., в соотвѣтствіи с завѣтами ХVШ вѣка, на солдатских штыках нести в другія страны идеи освобожденія? Как будто бы, в мартовскіе дни такая мысль никого не вдохновляла — такіе мотивы, пожалуй, зазвучали позднѣе в нѣкоторых рѣчах Керенскаго[387]. Но эта мысль высказывается в исторической работѣ одного из главных дѣятелей революціи, правда, в мартѣ находившагося еще в эмиграціи и непосредственных ощущеній от начала революціи не имѣвшаго. По мнѣнію Чернова, "измѣнить лик войны" можно было бы "попытаться", если бы поперек дороги этой попытки не стоял тот факт, что к моменту революціи "военная энергія арміи была уже как бы пулею на излетѣ, безсильно отскакивающей от груди непріятеля". Тот же автор исторіи "рожденія революціонной Россіи" очень отчетливо показал всю рискованность историческаго метода "маскараднаго офранцуживанія русской революціи": там война родилась из революціи, и в силу этого первая же война новой Франціи против наступающей монархической коалиціи приняла "естественно и спонтанейно характер революціонных войн". Использовать патріотизм в таких цѣлях в Россіи без сильнаго толчка извнѣ было невозможно: едва ли ошибалось петербургское охранное отдѣленіе, когда и запискѣ конца 16 г., характеризуя основное настроеніе масс, писало: "всѣ ждут не дождутся, когда кончится эта проклятая война". Может быть, именно поэтому так трудно было отыскать "правду" в подлинном настроеніи солдат, когда дѣло касалось наступленія: "правды не сыщешь", — записал Селивачев 19 го марта.

4. Фатальная недоговоренность.