Мартовскіе дни 1917 года

Военное командованіе думало о наступленіи не в смыслѣ, конечно, измѣненія характера войны[388] и даже не в смыслѣ отвлеченія арміи от внутренних вопросов, а в смыслѣ выполненія принятых Россіей на себя обязательств перед союзниками. По первому впечатлѣнію от революціи Алексѣев, как было уже указано, рѣшительно отказался от немедленнаго выполненія дореволюціонных обязательств и переносил возможный срок для "рѣшительных операцій" на іюнь-іюль, считая необходимым до этого времени держаться "строго оборонительнаго плана дѣйствій" (отвѣтное письмо Гучкову 12-го марта). 18-го марта начальник французской военной миссіи Жанен переслал Алексѣеву телеграмму ген. Нивеля о невозможности измѣнить план, выработанный совмѣстным совѣщаніем в Шантильи — союзники настаивали на том, чтобы, "не взирая на важныя внутреннія событія", обязательства были выполнены, и чтобы русская армія оказала "возможно полное содѣйствіе англо-французским арміям". К этому времени стали поступать отвѣты со стороны фронтовых главнокомандующих — они заставили Алексѣева измѣнить свою точку зрѣнія. 30 марта он телеграфировал военному министру: "...Только ген. Рузскій, указывая на то, что внутреннія событія отозвались на арміях ввѣреннаго ему фронта "весьма болѣзненно", ссылаясь на разстройство продовольственных, вещевых и артиллерійских запасов, на ненадежность укомплектованій, приходит к опредѣленному заключенію о необходимости отказаться в ближайшіе мѣсяцы от выполненія наступательных операцій и сосредоточить всѣ усилія на подготовкѣ к упорной оборонѣ. Совершенно иначе отнеслись к этому острому большой важности вопросу главнокомандующіе Западным и Юго-Западным фронтами. Оба высказали, что рѣшительныя дѣйствія наступающим лѣтом неизбѣжны. Если не откроем их мы, то это сдѣлает противник тогда, когда это будет выгодно и удобно ему. Отказ от содѣйствія нашим союзникам, поставя их в трудное положеніе, не избавит нас от необходимости втянуться в упорные, длительные бои, но тогда, когда в свою очередь, мы не будем в состояніи разсчитывать на помощь наших союзников, в случаѣ, их частичной или общей неудачи. Как бы ни были мы бѣдны в настоящее время средствами, все-же выгоднѣе наступать, даже без полной увѣренности в успѣх, чѣм перейти к опасной оборонѣ и обречь себя на необходимость подчиниться рѣшеніям противника. Разстройство арміи и ея снабженія окажет свое вредное вліяніе, нисколько не в меньшей мѣрѣ при оборонѣ, чѣм при активной операцій"[389]. Алексѣев присоединился к мнѣнію Брусилова, что при слабой устойчивости войск оборона труднѣе, и что надо "начать весеннюю кампанію наступленіем"[390]. Свое письмо в Ставку Брусилов заканчивал таким характерным абзацем: ..."Несомнѣнно, 1917 год — послѣдній год войны и совершенно невѣроятно, чтобы война продолжалась и в 1918 г.; таким образом, обращаясь в этом году к пассивному образу дѣйствій, мы закончили бы войну безславно... Такой образ дѣйствій возстановит против нынѣшняго Врем. Правит. не только всѣх наших союзников, но и всю Россію, и может ввергнуть нас в анархію и возбудить негодованіе всѣх против своего высшаго командованія, и всякая дисциплина исчезнет, а демобилизація будет представлять собой еще болѣе трудное дѣло, чѣм это предполагается теперь".

Свѣдѣній о том, как реагировало Правительство на доклад Ставки, в опубликованных матеріалах нѣт[391]. Оно цѣликом находилось под гипнозом настроеній центра — смѣлости дерзанія у него не было. Возможное единство настроеній еще раз было нарушено тѣм же министром ин. д. в упомянутом интервью с журналистами, 22-го марта. Гиппіус записала 25-го: "Правительство о войнѣ (о цѣлях войны) — молчит. А Милюков на днях всѣм корреспондентам заявил опять прежним голосом (курсив автора), что Россіи нужны проливы и Константинополь. "Правдисты", естественно, взбѣсились. Я и секунды не останавливаюсь на том, нужны ли эти чертовы проливы нам или не нужны. Если они во сто раз нужнѣе, чѣм это кажется Милюкову — во сто раз непростимѣе его фатальная безтактность . Почти хочется разорвать на себѣ одежды. Роковое непониманіе момента на свою же голову!.. Керенскій должен был офиціально заявить, что это личное мнѣніе Милюкова, а не пр-ва". То же заявил и Некрасов... Хорошая дорога к "укрѣпленію пр-ва, к поднятію престижа власти..."[392].