Мартовскіе дни 1917 года

Какая-то струна лопнула в эти дни. Кто из настройщиков перетянул ее? Вовсе не надо принадлежать к числу "лѣвых пошляков", для которых "Дарданеллы служили мишенью" (утвержденіе Ганфмана в юбилейном сборникѣ в честь Милюкова), для того, чтобы признать, что царьградскія мечтанія, как бы воскрешавшія не ко времени традиціи ушедшаго и возбуждавшія подозрѣнія, сыграли значительную роль в этом дѣлѣ. Дарданельская химера, дѣйствительно, стала жупелом, который широко использовала демагогія[399]. Революціонное правительство, таким образом, не сумѣло воспользоваться тѣм активам, который, казалось, давался ему в руки, и который кн. Львов, в письмѣ к Алексѣеву 11-го марта выразил словами: "подъем покроет недоимки, вызванныя пароксизмом революціи". Какая трагедія для арміи! Как раз в эти же дни французскій посол отмѣтил в дневникѣ ухудшеніе положенія в смыcлѣ войны. Ею мало кто интересуется — все вниманіе сосредоточено на внутренних вопросах. Такое впечатлѣніе можно было вынести не только в салонах, которые посѣщал Палеолог. Не показательно ли, что в первом вскорѣ послѣдовавшем публичном выступленіи лидера народных соціалистов Мякотина войнѣ в докладѣ было отведено послѣднее мѣсто. Страна жила не войной, а революціей. Взгляд современников обращался "внутрь", как это наблюдали члены Думы при посѣщеніи деревни, гдѣ война, но их впечатлѣнію, отходила "на задній план".

III. Демократизація арміи.

1. Политика в арміи.

Можно было бы согласиться с утвержденіем нѣкоторых мемуаристов, что "сколько нибудь успѣшное веденіе войны было просто несовмѣстимо с тѣми задачами, которыя революція поставила внутри страны, и с тѣми условіями, в которых эти задачи приходилось осущеcтвлять"[400] — согласиться только с одной оговоркой, что задачи ставила "cтихія", а условія во многом опредѣляли люди. От этих "условій" завиcѣла дальнѣйшая судьба революціи. Втуне было требовать, чтобы солдаты не занимались "политиканством", как выражался 4 марта в приказѣ главнокомандующій арміями Западнаго фронта Эверт, — требовать, чтобы они не тратили "зря" время и нервы на "безцѣльное обсужденіе" того, "что происходит в тылу и во внутреннем управленіи Россіи". "Войска должны смотрѣть вперед — писал Эверт — в глаза врагу, а не оглядываться назад на то, что дѣлается в тылу, внутри Россіи... О порядкѣ в тылу предстоит заботиться тѣм, на кого эти заботы возложены довѣріем народным, с вѣрою в то, что они выполнят свой долг перед родиной так же честно, как и мы должны исполнить до конца свой". Теоретически возможно было отстаивать "единственно правильный принцип — невмѣшательство арміи в политику", как это на первых порах сдѣлал Алексѣев (письмо Гучкову 7 марта), или как это дѣлали "Русскія Вѣдомости", ссылаясь на "азбучную истину" конституціонных государств (11 марта). Но такіе лозунги тогда были внѣ жизни[401] и, слѣдовательно, неосуществимы, ибо революція не была "дворцовым переворотом", которому наступает конец, раз цѣль его достигнута. Был, конечно, совершенно прав выступавшій от фронтовой группы на Госуд. Совѣщаніи в Москвѣ Кучин, говорившій "так наивно представлять себѣ, что армія, которая силою вещей, ходом всѣх событій приняла активную роль в развитіи этих событій, чтобы эта армія могла не жить политической жизнью". Военное командованіе в своих разсужденіях с профессіональной точки зрѣнія было логично, но не совсѣм послѣдовательно было Правительство, которое в приказѣ военнаго министра от 9 марта говорило арміи и флоту — бдите! "опасность не миновала, и враг еще может бороться... В переходные дни он возлагает надежду на вашу неподготовленность и слабость. Отвѣтьте ему единеніем". Военному министру вторили воззванія Временнаго Комитета Гос. Думы — "Мы окружены страшной опасностью возстановленія стараго строя". Срок, когда надо перестать бояться "контр-революціи", каждый опредѣлял слишком субъективно, равно как и то, в чем олицетворялась эта контр-революція в странѣ.