Мартовскіе дни 1917 года

В этом успокоеніи, несомнѣнно, значительную роль сыграла иниціатива совѣтских кругов. Отсюда был дан толчек организаціи на мѣстах столичнаго населенія и гражданской милиціи, — "милиціи младенцев", как назвал ее один из ея руководителей, так как наряду со студенческой и рабочей молодежью записывались и скауты 10-15 лѣт. Сдѣлавшись 28-го неожиданно для себя комиссаром Петербургской стороны, по предложенію членов Исп. Ком. Совѣта, один из редакторов "Русскаго Богатства", Пѣшехонов. счел "необходимым зайти в Исп. Ком. Гос. Думы, чтобы получить от него полномочія". Писателю пришлось бесѣдовать с Милюковым, и он вынес впечатлѣніе, что в думском Комитетѣ вопрос об организаціи власти на мѣстах даже не поднимался "Для меня все яснѣе становилось, что Совѣт Р. Д. рѣшительно опережает думскій комитет", — таково тогдашнее заключеніе мемуариста: уж в 4 часа в ночь на 28-ое Исп. Ком. приступил к организаціи районных комитетов. При наличности Думскаго Комитета в Петербургѣ не могло создаться центральнаго объединенія на подобіе тѣх комитетов общественных организацій, в состав которых входили совѣтскіе представители, как одна из составных частей, и в руки которых в других городах фактически перешла власть в первые дни революціи. Так с перваго дня на столичной периферіи создалось своего рода двоевластіе, перешедшее очень скоро к полной административной, почти анекдотической неразберихѣ, когда всякаго рода самочинные "гражданскіе" и иные районные комитеты с их комендантами и комиссарами проявляли "сепаратистскія" вольности. Но в первые дни "комиссаріат" на Петербургской сторонѣ, созданный в цѣлях "водворить здѣсь свободу и установить народную власть", как видно из ярких воспоминаній его руководителя, имѣл огромное сдерживающее и организующее начало, ибо "праздничное, даже ликующее настроеніе" в массѣ при пароксизмѣ "сомнѣнія, тревоги и страха" само по себѣ вовсе не гарантировало ещё эксцесов. Не стоит говорить о возможных послѣдствіях той "неслыханной" свободы, которая водворилась для "преступнаго міра" с открытіем тюремных дверей[78].

Вопреки распространенному представленію в тѣ дни для столичной солдатской массы имѣл умиротворяющее значеніе и пресловутый "приказ № 1". "Утром 2 марта (т. е. в то самое утро, когда на улицах и в казармах стал извѣстен "Приказ № 1" и создалась в изображеніи Шульгина и его единомышленников сгущенная атмосфера "убійств") офицеры свободно могли появляться на улицах" — свидѣтельствует на основаніи непосредственнаго наблюденія Набоков, подчеркивавшій в воспоминаніях, что выходить с утра 28-го на улицу в офицерской формѣ стало опасно. Но в первые два-три дня эта опасность все же была относительна — не смерть витала, конечно, над тѣм, кто носил офицерскую форму, а ему грозило насильственное разоруженіе со стороны возбужденной толпы. Что может быть нагляднѣе показаній командира 82 пѣх. Дагестанскаго полка, барона Радека, офиціально доносившаго 1 марта нач. Штаба верх. главноком. Алексѣеву о перипетіях, им пережитых 28 фев. в Петербургѣ, когда он возвращался из отпуска. Толпа хотѣла разоружить его на Балтійском вокзалѣ, но оставила, как только узнала, что он ѣдет на фронт. Барон с Балтійскаго вокзала пошел пѣшком на Царскосельскій и в донесеніи сообщал, что "по дорогѣ... солдаты честь отдавали, хотя не всѣ. а чернь угрожала и старалась напугать, стрѣляя через голову на воздух". Командир Дагестанскаго полка был офицером, враждебно относившимся к революціи, и держал себя, пожалуй, в толпѣ даже вызывающе. На вокзалѣ, — писал он в рапортѣ, — "на предложеніе ѣхать в Гос. Думу, гдѣ засѣдал какой-то комитет, узурпировавшій власть и называвшій себя Временным Правительством, я, конечно, отказался".