Мартовскіе дни 1917 года

В Петербургѣ, гдѣ происходили уличныя столкновенія, неизбѣжно эксцессов было больше, нежели там, гдѣ переворот по инерціи совершался в мирном порядкѣ, и в силу этого носил характер переворота, дѣйствительно, безкровнаго. Таков, однако, был характер революціи почти по всей Россіи, и он опредѣляет собой общее настроеніе в гораздо большей степени, чѣм отдѣльные, всегда возможные эксцессы; как передавал корреспондент "Русских Вѣдомостей.", в Кіевѣ говорили, что в революціонные дни в городѣ погиб всего один человѣк, да и тот из мѣди (памятник. Столыпину)[83]. Убійства офицеров в Петербургѣ были единичными случаями. Этот факт тогда же отмѣтил французскій генерал Лавери в донесеніи шефу своей военной миссіи в Ставкѣ ген. Женену (донесеніе 28-го помѣченное 1 1/2 час. дня). Черным пятном на революціи остаются происшедшія в специфической обстановкѣ трагическія событія в Кронштадтѣ и Гельсингфорсѣ: по офиціальным приблизительным данным в Кронштадтѣ погибло около 60 офицеров, в Гельсингфорсѣ 39 (этих событій мы еще коснемся в другом контекстѣ).

Для того, чтобы понять психологію эксцессов, в сущности надлежит разслѣдовать каждый случай в отдѣльности, ибо подчас вовсе не "офицерскій мундир" сам по себѣ, а случайно сопутствующія обстоятельства приводили перемѣнчивую в настроеніях толпу к эксцессу... Никакой "правильной, организованной облавы" на офицеров, конечно, не было (утвержденіе Врангеля-отца). Среди таких случайных причин едва ли не на первом мѣстѣ надо поставить злостную провокацію. В революціонной толпѣ, вѣроятно, шныряло немало "озлобленных, мстительных людей", пытавшихся сдѣлать ставку на разнуздываніе стихіи (это отмѣчает Петрищев). Их пропаганда успѣха не имѣла, преломляясь в миролюбивом скорѣе настроеніи толпы. Есть и еще нѣкоторая особливость и этих первых эксцессах против офицеров, спеціально отмѣченная адм. Колчаком в телеграммѣ Алексѣеву 6 марта. В Черноморском флотѣ было спокойно: "только на нѣкоторых кораблях., — сообщал Колчак. — существует движеніе против офицеров, носящих нѣмецкую фамилію". Эху особливость надлежит отмѣтить и в отношеніи Петербурга. Ген. Врангель, прибывшій в началѣ марта в Петербург, упоминает среди "жертв обезумѣвшей толпы и солдат" нѣсколько своих знакомых: "престарѣлый гр. Штакельберг, бывшій командир Кавалергардскаго полка гр. Менгден, лейб-гусар гр. Клейнмихель"... Послѣдніе два были убиты в Лугѣ своими же солдатами запасных частей гвардейской кавалеріи[84].

Трудно не увидать здѣсь проявленіе рикошетом в примитивной, грубой формѣ революціоннаго эксцесса той псевдонаціоналистической пропаганды, которая в атмосферѣ военнаго психоза родилась в предреволюціонное время, нервируя массы, распространяя фантастическіе слухи о предательствѣ и измѣнѣ даже в царской семьѣ. Надо призадуматься еще над тѣм, кто является подлинным виновником рожденія чреватой по своим послѣдствіям легенды "о генералах-измѣнниках" (см. мои книги "Легенда о сепаратном мирѣ" и "На путях к дворцовому перевороту"). С 1 марта нельзя зарегистрировать ни одного факта убійства ''офицера" в столичном градѣ Петра. Это само за себя уже говорит. Показательно и то, что в тѣх немногих случаях, которые могут быть зарегистрированы, месть почти всегда производилась выстрѣлом неизвѣстнаго "из толпы".