Мартовские фиалки

Внизу нас ожидал большой черный «мерседес», и я уселся в него без лишних слов. Впереди сидело двое головорезов, а на полу у заднего сиденья лежал мужчина, руки которого были скованы наручниками за спиной, и сам он, вероятнее всего, находился в полуобморочном состоянии. Это предположение он вскоре подтвердил своим стоном — его наверняка били. Когда машина тронулась и человек на полу зашевелился, Ринакер носком сапога двинул ему в ухо.

— За что так? Он, может, не застегнул «молнию» на ширинке?

— Чертов коци! — проговорил Ринакер с таким ожесточением, будто речь шла о человеке, пристававшем к детям на улице. — Ночной почтальон, черт бы его подрал. Мы поймали его на месте преступления — он разбрасывал по ящикам большевистские листовки, призывая поддерживать КПГ.

— Я вижу, что это по-прежнему опасная работа.

Он не обратил внимания на мои слова и закричал шоферу:

— Этого ублюдка мы выбросим, а затем поедем прямо на Лейпцигерштрассе! Нельзя заставлять ждать его высокопревосходительство.

— А где его сбросим? С Шонебергского моста?

Ринакер засмеялся.

— Может быть, и так.

Он вытащил из кармана плоскую фляжку и разок приложился.

Как раз вчера вечером в мой ящик бросили такую листовку, и там высмеивали не кого-нибудь, а самого Премьер-министра Пруссии. Я знал, что за недели, оставшиеся до Олимпиады, Гестапо лезет из шкуры вон, чтобы разгромить коммунистическое подполье в Берлине. Уже тысячи коммунистов были арестованы и отправлены в концентрационные лагеря Ораниенбург, Дахау и Бухенвальд, в тюрьму «Колумбия-Хаус». Сопоставив оба эти факта, я вдруг понял, куда мы едем и к кому именно. От самой этой мысли мороз подирал по коже.

Машина остановилась около полицейского участка на Гролманштрассе, и один из головорезов вытащил арестованного прямо из-под наших ног. Думаю, что у него оставалось не много шансов — уроки плавания в канале Ландвер, как правило, непродолжительны.

Мы ехали по Берлинерштрассе, а затем по Шарлоттенбургштрассе — то есть пересекли Берлин по оси, с запада на восток. В преддверии Олимпиады улицы были украшены черными, белыми и красными транспарантами[26]. Ринакер мрачно смотрел в окно.

— Проклятая Олимпиада! Сколько денег приходится бросать на ветер!

— Тут я вынужден с тобой согласиться.

— Для чего все это? Вот что я хотел бы знать! Мы такие, какие есть. Зачем изображать из себя пай-мальчиков? Весь этот выпендреж перед Западом меня просто из себя выводит. Знаешь, они даже притащили сюда проституток из Мюнхена и Гамбурга, поскольку берлинская полиция нравов нанесла этому бизнесу жестокий урон. И негритянский джаз разрешили снова. Что ты об этом думаешь, Гюнтер?

— Говорят одно, делают другое. И так всегда. Что ты хочешь от нашего правительства?

Ринакер неодобрительно покосился на меня.

— На твоем месте я бы был поосторожнее.

— Ты знаешь, Ринакер, я могу себе позволить говорить все что угодно. До тех пор, пока буду нужен твоему боссу. Да будь я самим Карлом Марксом и Моисеем в одном лице, он закроет на это глаза, если поймет, что я ему нужен.

— Тогда надо извлечь из этого выгоду, и по максимуму. Такой серьезный клиент вряд ли тебе когда-нибудь подвернется.

— Все они так говорят.

Сразу же за Бранденбургскими воротами машина повернула на юг, на Герман-Геринг-штрассе. В здании британского посольства горели все окна, а перед тротуаром стояло несколько десятков лимузинов.

Чуть притормозив, наша машина свернула под арку большого здания, расположенного по соседству с посольством. Шофер опустил стекло, чтобы штурмовики, охранявшие здание, смогли проверить, кто в машине, и отзвуки большого приема, который проходил на лужайке у посольства, донеслись до нашего слуха.

Аудиенции мы ждали в комнате размером с теннисный корт. Спустя короткое время высокий мужчина в форме офицера Люфтваффе сообщил, что Геринг переодевается и через десять минут выйдет к нам.

Это был мрачный дворец, в котором чувствовался масштаб, соразмерный самой власти. Несмотря на городское окружение, он производил впечатление старинного загородного замка. Ринакер сел на стул, напоминавший средневековые скамьи, и молча, не отрывая глаз, следил за тем, как я передвигаюсь по залу, рассматривая его убранство.

— Уютно, ничего не скажешь, — отметил я, остановившись перед гобеленом, на котором была изображена сцена охоты и, вполне возможно, сам Гинденбург в полный рост. Комната освещалась одной лампой, стоявшей на массивном столе в стиле Ренессанс. Лампа, в виде двух серебряных канделябров с абажурами из пергамента, освещала небольшую раку с фотографиями. На одной из них был Гитлер в форме штурмовика. В коричневой рубашке и кожаной портупее он выглядел совсем молоденьким и больше походил на мальчишку-скаута, чем на взрослого мужчину. Были здесь и фотографии двух женщин: как я сразу догадался, Карин, первой покойной жены Геринга, и его нынешней супруги Эммы.