Мартовские фиалки

И только тут я заметил аккуратное красное пятно на лбу Греты — прямо посредине лба, — маленькую дырочку, из которой вытекала струйка крови, делившая ее безжизненное лицо на две равные половины.

Глава 18

Если долго слушать вопли истязаемых, то постепенно и сам теряешь присутствие духа. Не сомневаюсь, что все это делается специально. В чем, в чем, а в знании человеческой психологии Гестапо не откажешь. Сначала, чтобы сломить твою волю, они заставляют слушать, как вопят от боли другие заключенные, а потом принимаются за твое тело. Верно говорят: нет ничего хуже неизвестности. Не важно, ждешь ли ты результатов анализов, лежа в больнице, или сидишь в камере в ожидании приговора. Хочется только одного — чтобы все это поскорее кончилось. Работая в Алексе, я использовал этот прием, и нередко людей, подозреваемых в преступлении, доводил до такого состояния, что они уже рады были рассказать все, что от них требовалось. Когда приходится чего-нибудь ждать, твое собственное воображение превращает жизнь в ад.

И все же я никак не мог понять, что им от меня нужно. То ли они рассчитывают вытянуть из меня что-нибудь новое о Сиксе, то ли полагают, что мне стало известно местонахождение бумаг фон Грайса. А вдруг они станут меня пытать, а я по-прежнему не смогу понять, что они, в конце концов, хотят от меня услышать?

На третий или четвертый день своего пребывания в этой ужасной одиночке я уже начал думать, что моим страданиям конца не будет. Раньше меня еще волновало иногда, что там сталось с Сиксом и даже с Красным Дитером, которых, конечно, арестовали тоже. Иногда на меня накатывали волны тревоги по поводу Инги Лоренц. Но все это было раньше. Теперь мои мысли были сосредоточены на мне самом.

Целыми днями я занимался в основном тем, что глазел на стены, исписанные рукой тех несчастных, которые сидели тут до меня. К моему удивлению, оскорблений в адрес нацистов здесь почти не было, а была словесная перепалка между двумя «падшими женщинами» — социал-демократами и коммунистами. Социал-демократы обвиняли пукеров[32] в том, что это они допустили Гитлера к власти, а пукеры возвращали это обвинение соци.

Сон мне давался с трудом. Койка в моей камере так провоняла, что первую ночь я не смог себя заставить лечь на нее. Но день проходил за днем, и на такие мелочи, как запах от параши — хотя зловоние становилось все более невыносимым, — я перестал обращать внимание. Лишь когда за мной явились охранники СС и вывели меня из камеры, я понял, что это за вонь. Но понял и другое — что есть запахи пострашнее. Есть запах смерти. Тот, что исходил от них.

Меня провели по длинному, пропахшему мочой коридору к лифту. Мы поднялись на пятый этаж и оказались в приемной, устланной дорогими коврами. Если не знать, что находишься в тюрьме, то, глядя на эти стены с дубовыми панелями и величественно-мрачные портреты фюрера, Гиммлера, Канариса, Гинденбурга и Бисмарка, можно посчитать, что ты попал в какой-то привилегированный мужской клуб.

Мы прошли через двойные двери, высотой, наверное, с трамвай, и оказались в большом светлом кабинете, где работали стенографистки. На мою скромную персону они вообще не обратили внимания. Из-за украшенного резьбой стола навстречу нам поднялся молодой гауптштурмфюрер СС. Он подошел поближе, посмотрел на меня. Ничего, кроме откровенного безразличия, я в его взгляде не заметил.

— Кто это?

Щелкнув каблуками, один из охранников встал по стойке «смирно» и отрапортовал офицеру, сообщив необходимые сведения.

— Подождите здесь, — сказал гауптштурмфюрер и подошел к полированной двери из красного дерева на другом конце комнаты. Он постучал и подождал ответа. Затем просунул голову в дверь, что-то сказал. И только тогда приказал моим сопровождающим ввести меня.

Я переступил порог большого кабинета с высокими потолками, уставленного дорогой мебелью, обитой плюшем и кожей. Стало ясно, что меня ждет не обычный гестаповский допрос, во время которого дубинка и кастет помогают тебе быстрее соображать, а нечто совсем другое. По крайней мере, здесь не будет дубинок — слишком дорогой ковер, чтобы его пачкать.

Мне бросилось в глаза окно от пола до потолка в дальнем конце кабинета. У окна стоял стол, за которым, удобно устроившись в креслах, сидели два офицера СС. Рослые, холеные, хорошо одетые, с нескрываемым высокомерием на лицах. Волосы у обоих были цвета тильзитского сыра, и что их еще объединяло, так это кадыки, выдававшиеся чуть больше, чем следовало. Первым заговорил самый высокий, приказав охранникам и адъютанту удалиться.

— Господин Гюнтер, прошу садиться. — И указал на стул.