Мартовские колокола

Наконец, суета улеглась; Серёжу, задерживавшегося в корпусе, решено было не ждать, и барышни, выгнав на улицу Николку, уже в третий раз явившегося с напоминанием, что де «неплохо было бы поторопиться, а то мы совсем замёрзли, там сидеть», — вышли, наконец, на улицу…

* * *

На катке, на Чистом пруду, играла музыка. Полковой оркестр пристроился под двускатным дощатым навесом на берегу, у той стороны пруда, что ближе к Покровским воротам, и бравурно выводил венские вальсы; темнело в феврале рано, и, хотя до пяти часов пополудни, когда город должны были окутать сумерки, по краям катка и по аллеям, вдоль бульвара уже принялись зажигать газовые фонари; который уже год градоначальство собиралось устроить на бульварах и по всему центру электрическое освещение — как в столице. Уже 6 лет желтоватые новомодные лампочки освещали сад «Эрмитаж»; а четыре года назад, в дни коронации государя Александра III площадь вокруг храма Христа–спасителя была подсвечена двумя сотнями дубовых фонарей. Моде на электричество и гальванизм последовал и модный столичный театр Корша, в Камергерском переулке[72]; первой освещённой новым способом улицей стала Тверская.

До катка на чистом пруду Чистого пруда новые веяния тоже добрались — с декабря прозапрошлого, 1885–го года он освещался электричеством. Однако, вдоль бульваров стояли всё еще газовые фонари как и двадцать лет назад. Но и сюда проник дух европейского машинного прогресса — городская Дума выделила в прошлом году немалые суммы на новейшее изобретение венского химика Карла Ауэра, и теперь яркое сияние «ауэровских колпачков»[73] раскалённых пламенем светильного газа, ежевечерне разгоняло сгущающийся над Москвой мрак. Вот и теперь «хожалые по фонарям» суетились возле столбов со своими лестницами и пальниками; рабочие эти, набиравшиеся когда–то в Москве из штрафованных солдат, сноровисто поднимались на столбы, запаливали один за фонари, опоясывая бульвар гирляндой бледных в только–только подступающих сумерках огней…

От столба к столбу, черед весь пруд были протянуты шнуры с разноцветными флажками; они весело колыхались над головами катающейся публики, создавая даже и в обыкновенные дни атмосферу праздника. Сегодня же, в воскресный день, народу было особенно много — по льду скользили взявшиеся за руки парочки, стайки барышень, а гимназисты в шинелях с подоткнутыми палами носились между ними. Когда оркестр вдруг менял ритм, круговорот катающегося люда, подчиняясь ему, ускорял либо замедлял своё вращение — неизменно по ходу часовой стрелки, по большому кругу Патриаршего пруда.

В середине пруда был устроен как бы островок из плотного, утрамбованного снега; вокруг него, как и по внешнему обводу катка были расставлены скамейки — здесь можно было отдохнуть, подтянуть ремешки на коньках или съесть сайку, купленную в одном их легоньких ларьков, расставленных по углам ледяного овала. В стороне, противоположной той, где располагался оркестр, виднелся буфет — там из огромных десятивёдерных самоваров непрерывно разливали чай; здесь же можно было купить бутерброд с визигой или икрой, бутылку пива. Хлебное вино как и крепкое вообще, на катке не продавали; служители в толстых меховых тулупах внимательно следили, чтобы на льду не затесалось пьяных, которые могли бы доставить неудобство чистой публике…

Одного из таких бедолаг как раз и вышвырнули служители — пьяный, судя по виду, то ли мастеровой, то ли возчик, отчаянно выдирался из крепкой хватки, хотя и сам, наверное, не смог бы объяснить, какой нечистый понёс его на лёд, в толчею хорошо одетых господ и барышень в шубках и с непременными муфточками.

Вытащив нарушителя за пределы освещенной ледяной площадки, служители, по–озиравшись — не видит ли кто? — наскоро надавали бедняге по шеям — тот пошёл прочь, утирая юшку из разбитого носа и вполголоса понося «христопродавцев». В голос не решался — шагах в двадцати, на бульваре, бдил городовой.

— Вот так оно повсюду у нас! — горячо говорил Володя Лопаткин, провожая взглядом измордованного работягу. — Пока чистенькая публика, все эти господа со своими содержанками развлекаются под музыку — простой народ получает пинки и побои и идёт в итоге заливать горе в кабак! Вы–то должны понимать меня, мой друг Виктор!