Мартовские колокола

— Да расскажу, куда от тебя деться. — кивнул примирительно отец. — А то ведь не отстанешь. На самом деле он испытывал почти физический дискомфорт, оказываясь перед необходимостью как–то ограничивать сына, или, тем более, угрожать ему наказанием. В самом деле — после недавнего вояжа в Сирию, после всего, что им довелось пережить, ему куда проще было относиться к Ивану, как в взрослому человеку и равноправному партнёру. Ну, почти равноправному…

— На самом деле, всё проще простого. Вот, смотри! — и он, придвинув к себе листок бумаги, принялся набрасывать незамысловатую схему. — При открытии первого портала Евсеин использовал пять бусинок. Значит, для того, чтобы закрыть его, тоже нужно пять. Располагаем их вот по такой схеме…

* * *

Ну вот мне счастье! Папочка, значит, со своими друзьями отправляются в Питер, отлавливать террористов, а я — сиди в Москве, как дурак, таскай коробки да командуй Яшиными малолетними преступниками? Очаровательная перспектива! И не надо мне боевых песен о том, что наблюдение за бригадовцами тут, в Москве — это тоже борьба, тоже общее и нужное дело! Да будь оно так важно — разве ж отправились бы все наши взрослые скопом в Питер? Да ни за что. Кто–нибудь да остался бы. А что Ромка тут оставили — ну так не доверяют нам, как же — дети. Как же мне это надоело, кто бы знал…

Тем не менее — спорить больше было не о чем. Завтра паровозик скажет «ту–ту» и унесет всех шестерых с Николаевского вокзала в столицу Российской Империи. Почему шестерых? Ну как же — Отец, дядя Макар, Яша (куда же без нашего великого сыщика), Никонов и Корф со своим Порфирьичем. Короче — из посвящённых в Москве остались мы с Николкой, Ромка да Ольга.

Вот уж кто рассвирепел, когда выяснилось, что её тоже не берут! Я так думаю, господину лейтенанту теперь нескоро удастся установить мир в семье. А может и передумает он и найдёт супругу посговорчивее и поспокойнее?

Ладно–ладно, это я шучу. В конце концов, Ольга — наш человек, толковый, хотя и совершенно отмороженный. Рядом с ней её брат выглядит прямо–таки образцом рассудительности — даром, что вчерашний дембель. Сдаётся мне, что Корф потому и оставил Ромку в Москве, что рассчитывал, что он как–то сможет, пр случае, урезонить буйную сестричку. Между нами говоря — зря рассчитывал; Ромка на правах младшего брата у Ольги ходит на коротком поводке. Или, может, общение с бароном на него благотворно повлияло? Не верится; семейные узы — это, знаете ли, штука крепчайшая…

В–общем, чую — ждут нас тут весёлые времена. Одна радость — скоро святочный бал в гимназии у девчонок, и мы с Николкой туда приглашены. Вот уж не думал, что смогут так пристраститься к этим местным аналогам дискотек; однако ж — нате вам. Как вспомню Маринку с Варей — с этими из забавными косами бубликом на затылках… почему–то сложных причёсок девушкам здесь не положено носить — особенно если волосы были густые и длинные. Поверх косы, на затылке — обычно большой черный бант; на бал или, скажем, в театр, надевают белый. Кисейные барышни, да и только.

Кстати, только здесь я узнал, что значит это знакомое всем словосочетание. Оказывается, выходное, бальное платье молодым незнатным и не слишком богатым девицам принято шить из белой кисеи. А что? И недорого и нарядно, если к тому же с большим белым бантом, белые туфельки и чулки. Эдакая воздушная конструкция, как на пирожном безе. По талии девчонки завязывают широкие белые ленты спине — большим бантом. Руки открыты — перчаток девчонкам тоже не полагается, это привилегия дам постарше…

Однако — что это я всё о бантах и балах? Может Николка прав, и я на самом деле влюбился? А это стрёмно — дел–то невпроворот, расслабляться сейчас никак не стоит…

* * *

— Ну вот, парни, мы и пришли. — сказал Дрон. Компания стояла напротив высокого, богато отделанного лепниной пятиэтажного дома. Вдоль всего фасада, над окнами третьего этажа тянулась надпись: «Б. К. Фингер. Оптово–розничный склад мужского, дамского, детского, форменного платья». Этажом ниже располагались вывески поскромнее; над тремя центральными окнами скромно значилось: «Общество взаимного кредита в гор. Москве».

— Вот тут, значит оно и было. В ноль шестом году двадцатого века.

— Так сейчас, вроде, восемьдесят шестой, девятнадцатого века, разве нет? — поинтересовался один из слушателей. — То есть не было еще ничего?

— У нас — уже «чего». — терпеливо объяснил лектор. Очень хотелось заехать умнику по зубам. — Я же вам говорил, бляха–муха — это типа разные миры, что у нас было — то здесь не факт что случится.

— Да ни хрена. — хихикнул третий, здоровенный парень, щека которого была украшена кривым шрамом. — Если мы эту хавиру трясанём, хрен её снова кто–нибудь чистить будет. А если будут — то уже не так, а как–нибудь по другому…