Мартовские колокола

Спутник Болдохи был — с первого взгляда ясно! — непривычен к поземным галереям канализационных стоков. Всё время нервно озирался по сторонам; часто, без нужды облизывал губы. В руке его плясал здоровенный револьвер того типа, каким вооружают полицейских. Лампу, родную сестру той, что была у Болдохи, он нёс неловко — огонёк её то и дело мигал, и даже уже гас раза три, с тех пор, как подельники спустились под землю.

— А Гундявый, значицца, говорил, что туточки тех людишек видал? — уточнил тот, кого называли Федотом Акимычем. — И тюки какие–то они тащили, так, Болдоха?

— Так и есть, Федот Акимыч, всё, как вы говорите. — уважительно подтвердил скрюченный. — В пятый счёт Гундявый сюды, значить, спускается — и кажинный раз тех людишек видит. Ну, можа и не кажинный, ему соврать — что под ноги плюнуть; но раза два видел, это уж к бабке не ходи. И всякий раз с огроменными такими тюками на плечах. Вот Гундявый и подумал — а чавой–то они сюда таскают?

— Правильно подумал Гундявый. — одобрил Федот Акимыч. — Потому как нету такого уговору — чтобы нам не обсказавши, здеся что попало тырить. Все знают — энти места за ватагой Коли Солёного, а кому не нравится — пожалте в Москву–реку купаться с гирькой на шее, али с ножиком в ливере. Непорядок это — ежели всякий портяночник будет шляться с хабаром где захочет…

Вот–вот, он и двинул до меня сразу. — угодливо закивал Болдоха. Видно было, что он до смерти боится и сильно уважает своего собеседника. — Прибежал, значить, обсказал, всё, как есть, и прсит — «ты уж, кум, передай мои слова Фёдоту Акимычу, он человек справедливый, всё, как надо порешает и обо мне, сиром, не забудет, ежели что…»

— А что ж он сам–то не пошёл с нами, коли так расстарался? Вот бы и вывел, где тех людишек повстречал…

— Так сгинул он, Федот Акимыч! Как есть, сгинул, еще в запрошлый день. «пойду, говорит, ишшо пригляжусь, можа прознаю, куды те убогие мешки свои тырят…» И с тех пор — ни слуху ни духу. Ну, я подождал–подождал, да и к вам…

— А неча ждать было. — недовольно заметил Фёдот Акимыч. — Надо было сразу идтить — глядишь, и выручили бы заодно твоего Гундявого. А теперя — поди сыщи, где его крысы схарчили… ладно, ступай вперед, что стал? — и он подтолкнул Болдоху рукояткой револьвера.

Некоторое время шли молча; отсветы масляных ламп всё так же тускло высвечивали стены да редкие развилки; под ногами то плескала мерзкая застойная жижа, то чавкал ил, то скрипели уложенные кое–де полусгнившие дощатые мостки. В таких местах Болдоха останавливался и внимательно ощупывал жижу вокруг мостков клюкой, а потом бережно, не всем весом сразу, ступал на доски; под мостками мог оказаться заполненный илом провал, из которого — случись туда провалиться неосторожному, — нипочём не выберешься. Среди обитателей подземелья ходили слухи о том, что такие провалы нарочно охотятся за неосторожными, поглощая их. подобно ненасытны пастям, и шахты их, выложенные тёсанным гранитом ещё во времена Иоанна Грозного, до половины наполнены сгнившими скелетами жертв….

Внезапно Болдоха остановился и повыше поднял лампу.

— Чой–та, Федот Акимыч? — прошептал он. — Вон, гляньте, впереди, светится…

Спутник его пригляделся. И правда — тоннель на уровне пояса пересекала тоненькая изумрудно–зеленая ниточка; скорее даже не ниточка, а острый, волосяной толщины лучик света. Со дна тоннеля поднимались испарения, и, пронзая их, изумрудная нить становилась то тусклее, то вспыхивала так ярко, что казалось — сунь под нее ладонь, и зелёная игла насквозь прожжёт человеческую плоть.

— Экая невидаль… — сипло ответил Болдохе спутник. — Я про такое и не слыхал. Нуко–ся, пошшупай …

Болдоха опасливо ткнул в светящуюся нитку клюкой. Она тут же прервалась -, лучик выходивший из правой стены, против ожиданий вовсе не прожёг деревяшку, зато на ней появилась ослепительно сияющая изумрудная точка. Болдоха убрал клюку — и нить немедленно засияла во всю длину, перегораживая коридор.

— Диво! — Фёдот Акимыч почесал ха ухом стволом револьвера. — Ты вот что, Болдоха… давай–ка, подлезь под энтой ниткой. Да смотри, не задень, а то мало ли что…

Болдоха согласно кивнул и завозился, норовя скрючиться еще больше и подлезть под зелёную невидаль. Плеск жижи заглушил тоненькое шипение, раздавшееся в тоннеле.

Ниточка будто бы стала ярче — в неё вплывали клубы то ли дыма, то ли пара. Мужик с револьвером закашлялся.

— Чёй–та дым какой, слышь, Болдоха… пошли–ка назад, ну его…

Поздно. Тоннель стремительно заполнялся дымом; в его клубах стремительно потускнел и свет изумрудной нити и оранжевое пламя масляных фонарей. Оба пришельца зашлись в разрывающем лёгкие кашле; Фёдот Акимыч выронил лампу, револьвер, и повалился на дно тоннеля, в хлюпающую мерзость, пытаясь схватиться за стены скрюченными пальцами.