Мартовские коты. Сборник

Зимой сосед пускал Доктора в дом, подкармливал рыбой, разрешал греться у камина и спать в ногах. Однажды, ласково поглаживая Доктора, сосед рассказал, как глубокой осенью в деревне чуть было не умер от сердечного приступа. Он целый день лежал на диване, не в силах подняться и позвонить сыну в Москву. Сердце в его груди сжалось в кулак: казалось, острые ногти вонзаются все глубже, и оно кровоточит. Вдруг скрипнула и медленно отворилась дверь, и в комнату беззвучно проник серый котище. Он посидел на пороге, с достоинством покачивая боками, прошелся по ковру, запрыгнул на диван и забрался хозяину на грудь. Тот был не в силах пошевельнуться и прогнать кота, и вскоре на его груди, широко распахнув сине-серые глазищи, уже сидел таинственный ушастый сфинкс и тарахтел, как старенький «Запорожец». Вдруг что-то произошло, тяжесть тоненькой струйкой стала куда-то утекать, сердце, сжатое в кулак, расслабилось, и боль ушла. После этого случая Доктору можно заходить в дом, валяться на диванах, растягиваться в креслах, есть на кухне и даже безнаказанно залезать на стол.

Все остальные соседские коты, и в их числе наш худой, ласковый Друг, в морозные дни, в метель и пургу грелись в сарае или, недовольно нахохлившись, сидели на крыльце. Окно кухни дразнило их чуткие носы ароматами сырников с ванилью, курочки, поджаренной до золотой корочки в кукурузном масле, тушеной телятины. И они обреченно мурлыкали на голубом ветру, приносящем из леса запах сырости и хвои. От морозов и снегопадов их шерсть с каждым днем становилась длиннее и пушистее, что придавало бездомной банде дикий и лихой вид. Они исхудали, стали осторожными, юркими и пугливыми. При любой возможности они старались украдкой проскользнуть в дом, пробраться на кухню и стянуть у хозяина что-нибудь со стола. Он бегал за ними по дому, ругаясь, ловил за хвост, хватал за шкирку, выносил на улицу и швырял в снег.

Друг все это рассказывал, постанывая и причитая. У нашей запертой двери, осыпаемый капельками дождя, пугливо прижимая уши от раскатов грома, и жалобно просился внутрь. Несколько раз я тайком запускала его в терраску-прихожую. Он благодарно терся об ноги, ласкался, бормотал что-то и затихал, спрятавшись под стулом. Обнаружив его, бабушка ворчала: «Не люблю я этого кота, морда его мне не нравится, непорядочный он». И сурово теснила растерянного Друга ногой в сторону двери. Выпроводив незваного гостя на улицу, она придирчиво осматривала терраску-прихожую и пересчитывала рыбу, что размораживалась на столе под полотенцем. Безразличие и подозрительность бабушки очень расстраивали Друга, но он не терял надежду. Часто он бродил возле нее по грядкам, терся об ноги, сидел рядом на скамейке, ласкаясь и тыча головой в усталые руки. Но бабушка оставалась неприступной. Большее, что она могла для него сделать – это, ворча и покрякивая, вынести вчерашнюю пшенную кашу и положить на фанерку в саду подальше от дома, чтобы кот не пробрался украдкой внутрь и чего-нибудь не стащил.

На запахи сервелата, сыра и икры, разнесенные ветром по округе, за Другом по пятам, почти не касаясь земли, скользит более мелкий, вороватый и пугливый Дымок. Однажды бабушка застала его на кухонном столе при попытке украсть большой кусок индейки. Рассвирепев, она хлопнула в ладоши, плеснула в убегающего вора ледяной колодезной водой из кружки и обозвала шпаной.

Как две тени, коты неслышно возникают возле нас. Друг бродит вокруг стола, назойливо и пронзительно клянчит. Он встает на задние лапы и, опираясь мне на колено, заглядывает в глаза своими зелеными и хитрющими глазищами. Он легонько выпускает когти мне в колено, а сам искоса поглядывает на мою тарелку. Дымок сидит в сторонке и с напускным безразличием умывается, украдкой наблюдая за бабушкой. Друг запрыгивает на качалку и утыкается влажным и теплым носом в мой нос. Бабушке все это надоедает: соседские и вообще какие-либо другие коты быстро выводят ее из себя. Она хлопает в ладоши, шикает и, торжествуя, поглядывает вслед двум серым попрошайкам, которые убегают, не урвав ни крошки с праздничного стола.