Мартовские коты. Сборник

Мы пьем из чашек, каждая из которых принадлежит к разным сервизам. Чай, даже из пакетиков, заваренный колодезной водой, кажется бархатно-горьковатым, пробуждающим, как будто к нему подмешано милинское небо. Бабушка прихлебывает горячий чай и по-купечески протягивает его через кусочек сахара. Вокруг нарастают гул и жар, а здесь, во дворе, под деревьями, прохладно и даже немного сыро – наш старый деревенский дом, помнящий еще прабабушку, находится в низине. В комнатах с невысокими потолками и маленькими приземистыми окнами царят прохлада и полумрак. Несмотря на недавний ремонт, запахи старины, земли, плесени и печки иногда вдруг просыпаются и начинают кружить вместе со сквозняками. А ночью тут и там из тишины, между фанерными стенами возникает упорное шуршание, раздается пугливый звук мышиного ужина. Из глубины старого дивана слышны осторожные перебежки проживающего там семейства. Это совершенно неудивительно, учитывая натянутые отношения бабушки с соседскими котами.

К тому времени, когда мы перешли к торту, то есть, собственно, начали отмечать бабушкин праздник, с трех разных сторон в беседу ворвались завывания газонокосилок. Это, не отставая друг от друга, соседи выстригали лютики, одуванчики, клевер и подорожник на лужайках перед старыми деревенскими домами, где когда-то бродили куры. Соседям казалось, что бобрик сорных трав имеет сходство с газонами из журналов про красивую жизнь.

Сегодня бабушкин день, поэтому она предается воспоминаниям, а мы, устроившись поудобнее, слушаем. А еще перемигиваемся, хрустим вафельным тортом, раскачиваемся, отчего качалка заунывно скрипит. Все это выводит бабушку из себя, она командует прекратить. Ей хочется рассказывать торжественно, в полной тишине, и в ее глазах горят нетерпеливые задорные огоньки. Вот она отодвинула чашку в сторону, уютно нахохлилась, оперлась на локти и неторопливо начала. Иногда на выцветший бледно-голубой тент, у нас над головами, падают недозрелые яблоки и рано пожелтелые листики старой антоновки.

Бабушкины истории я слышала сотню раз. Я знаю наизусть, что в сорок третьем году она окончила медицинское училище и тут же была распределена в госпиталь № 3376 операционной сестрой. Он располагался на окраине небольшого молдавского городка, в здании школы из бурого кирпича. В классах истории, математики и географии, где совсем недавно по доске скрипел мел и в проходах между партами на переменах бегали первоклассники, теперь рядами стояли койки, на которых стонали раненые. А в соседнем классе могла находиться операционная. Раненых привозили с фронта в маленьких пыхтящих автобусах, оборудованных под санитарные машины. В школьных коридорах, озаренных солнцем сквозь окна с белыми бумажными крестами, теперь пахло хлоркой, ментолом и карболкой. А весной за окнами цвела в саду черемуха, позже – вишневые, абрикосовые и персиковые деревья. Ветер осыпал подоконники белыми лепестками, а на лестницах, в кабинетах и классах школы-госпиталя белели халатики медсестер. Девушки бегали по этажам с капельницами, градусниками и шприцами, что-то всегда бренчало и позвякивало в их руках. Медикаментов, даже самых простых и необходимых, не хватало, ближе к концу войны прижился негласный метод лечения: ампутировав конечность, рану оставляли загнивать, чтобы разводившиеся под бинтами черви помогли культе зарубцеваться. От рассказов о госпитале мне всегда делалось не по себе. Я представляю стоны, запах крови и гноя, крики, бледные, землистые лица, духоту и суету, звук рвущегося бинта и холодный, устрашающий перестук инструментов в операционной. А еще спинку койки с поникшей гимнастеркой и прислоненный к стене костыль. Бабушка же, напротив, вспоминая госпиталь, как будто начинает мерцать, а ее маленькие и мутные глаза становятся ярко-голубыми, в цвет неба.

– Нам, медсестрам, санитарочкам и было-то лет по девятнадцать... И все, как на подбор: румяные, кровь с молоком. Не то, что вы сейчас, – гордо, с вызовом уточняет бабушка. – Мы были невысокие, пышногрудые, с длинными толстыми косами. Косметики тогда не было, а мы и без нее были красавицы, у нас все было свое: и румянец, и черные брови, и ресницы... Над нами истребители летали, а нам назло жить хотелось. Целый день бегали, ставили капельницы, кололи, перевязывали, промывали раны... И ничего, не уставали.