Читаем Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология полностью

Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология

Дмитрий Львович Быков , Коллектив авторов

На память Толе.

Толя, береги мой дневник и не рви листья. Все, когда вспомнишь, что у тебя была сестра Шура.

15 июня 1925 года. Прощай, Толя.

18 июня.

Вот сегодня мне известили два больших несчастья. Отец запретил Жене со мной гулять, а в милиции говорят, что я буду судиться. Ну, что же делать. Я уж теперь решила, наверное, завтра и уйду к Оке, чтобы не было ни похорон, ни славы, ни вообще-то ничего. Шура Голубева, 18 лет (без пяти месяцев).

1925 года, 19 июня. — Вот сегодня…

На последних страницах дневника сделаны записи чужой рукой и нарочно безграмотно и измененным почерком. Все записи без подписи, только под одной, помеченной 9 июня 1925 года, имеются начальные буквы Д. М. — это дает право предположить, что записи принадлежат подруге покойной — Дине Маршевой.

На память Шуре.

Эх ты; Шура — голова.До чего нас довела!Ты забрала у меня все,А сама осталась без ничего.

Д. М.

* * *

Эх ты, Шура, Шура-дура,Ты дурна, как пробка.Зачем ты забрала у меня одежу?Знаешь ведь — я не получаю по 10 руб. за вечер,И мне не за что справить…А ты получаешь десять рублей за вечер,И у тебя нет ничего…

* * *

Голубева, ты пишешь, что ты стала всем противная.

Правильно ты написала. Но знай, с какого время стала ты противная. Мы были друзьями, когда я не знала про тебя, а теперь я знаю. Забудь все!

(Под записью рисунок.)

Ты злодейка всему народу, Голубева. Ты готова была съесть меня, а получилось наоборот. Но наконец-то все произошло, теперь нет у нас крашеных губок и мазаных бровей. Голубева пропала без вести. Очень жаль!

(Под записью рисунок.)

Показания свидетелей

Николай Ложкин

Допрошенный мною в качестве свидетеля 20 сего июня 1925 года Ложкин, Николай Павлович, 18 лет, ученик фабзавуча, грамотный, комсомолец, показал:

— Я, Ложкин, знал Голубеву по клубу молодых ленинцев, познакомил мой товарищ Сергей Синев, который гулял с нею, но находился ли в близких отношениях — сказать не могу. Синев мне однажды сказал: «Вот хорошая девчонка, с которой можно погулять, но только она малосознательная и отец у нее кулацкого происхождения».

Я спросил Синева: «А кто же был отец Голубевой?» — на что он ответил: «Говорят, что до революции он держал ларек на базаре». Тогда при встречах с нею в клубе молодых ленинцев я решил быть настороже, однако заинтересовался ею как женщиной и начал у нее бывать. Жила она вместе с Маршевой и Рудаковой в общежитии фабзавуча, в отдельной комнате, бывшей до революции дворницкой. Таким образом я был в гостях у Голубевой четыре раза, всякий раз у нее в это время был кто-нибудь из молодежи, и вдвоем с нею я никогда не оставался. В клубе молодых ленинцев я старался, однако, держаться от нее подальше, потому что однажды она пришла с намазанными бровями и губами, и ей сделали товарищеское замечание, после чего я в клубе ее не видел. Насколько я знаю, науками и политической жизнью она интересовалась мало и была мещанского склада мыслей. Однажды я предложил Голубевой удовлетворить мою физическую потребность — но она отказалась, и я перестал к ней ходить. С тех пор я старался не поддерживать с ней никакого сообщения, убедившись, что она окончательная мещанка. Мне лично о своем недовольстве жизнью она никогда не высказывалась, но я полагаю, что оно могло быть у нее, как у всякого изменника делу рабочего класса, хотя бы отколовшегося от масс только в мещанском направлении.

В последний раз я встретил Голубеву в день авиации, она шла в черном платье, которое я видел раньше на Маршевой, и была без повязки, так что волосы ее растрепались на ветру. Мне показалось, что глаза ее были заплаканы, и я подумал, что это, наверное, потому, что ее исключили из клуба молодых ленинцев за кражу платья, о которой мне говорила Маршева. Я хотел посоветовать ей подать заявление, но раздумал, так как несознательный элемент надо решительно отсекать, и пошел в фабком. С тех пор я Голубеву не видел и по делу больше показать ничего не могу.