Марысенька (Мария де Лагранж д'Аркиен),

 Учтивость стала тоньше, разврат более изысканным, но жажда удовольствия и наслаждений возросла. Днем -- любовные записки; вечером -- вздохи и тайные свидания. Танцы и ужины... Хотя королева, немного ожиревшая и разочарованная, озабоченная другими вопросами, сама и не участвовала в веселом хороводе, она тем не менее служила его представительницей. Любовь и удовольствие заняли много время в её жизни. Некрасивая, судя по портретами, лишенная прелести, даже в первой молодости, с правильными, но жесткими чертами лица, с властным выражением рта и с общим видом силы и непреклонной воли, она тем не менее умела очаровать всех, кто к ней приближался. Нечто в роде магнетизма, какая-то необъяснимая притягательная сила -- тот огненный вихрь, о котором упоминал летописец -- исходил от неё. Люди смелые, испытанные на войне, забывали для неё свою честь, как напр. маркиз де Жевр, который в 1643 г. бросил свой лагерь, чтобы следовать за ней, и потерял Рокруа. Весьма сдержанная, с холодным темпераментом, она была одарена пылким воображением и знала одну преобладающую страсть -- честолюбие. Она была неверующая, вопреки своей запоздалой покорности (1643) строгому началу аббата С. Сиран и затворникам Порт-Рояля. Впрочем она скоро отреклась от новоприобретенного янсенизма, так как в Польше преобладали иезуиты. С душою тревожной, одновременно доверчивой и смелой, она скоро возвратилась к своей привычке заниматься, чем ей нравилось, и природной любознательности, снова принялась изучать астрологию, прилагая свои старания к великому делу, о чем свидетельствуют кипы документов, хранящееся в Шантильи.

 Она не сразу нашла приложение своему честолюбию, своей страсти к политике и блестящим дарованиям, которыми владела. И не потому, что еще не осмотрелась и не освоилась с новой средой, её окружавшей. Напротив того, она с первого же дня почувствовала себя в Варшаве, как у себя дома, уверяя, что страна "прекрасна" и она "предназначена ею управлять, над нею царствовать". Но политика, которую она стала проводить, напоминала о своем происхождении узкими взглядами и порочной атмосферой, которыми судьба до тех пор сковывала гениальную натуру Марии. Атмосфера куртизанок и соответствующее горизонты. Она не сумела ни помогать своему мужу, ни понять его.

 Ни посещения известных "бань", ни прелести армянки, утешавшей короля после его неудачи с "маленькой герцогиней", ни очарования пленительной "незнакомки", "игравшей на лютне и распевавшей веселые песни", возбудившей ревность его законной супруги, -- ничто не отклонило короля от той цели, которую он преследовал, обратившись со своим сватовством сначала в Стокгольм, а затем в Париж. Собесский решительно и неуклонно готовился к войне. Он думал об этом день и ночь; требуя войны во что бы то ни стало. Ради чего? Чтоб утвердить свои владения. С турками, извне, еще, пожалуй, можно было примириться; но двойная и более близкая опасность угрожала внутри самого государства: в столице грозные сеймы, непокорное дворянство, создавшее условия невозможные для правительства; на окраинах государства -- турки, Москва в союзе со своевольными казаками Украины, впереди народные мятежи наготове. С одной стороны -- анархия, с другой -- гайдамачина. Один спасительный исход: вдвойне, в применении разрушительных стремлений, в возрождении королевского авторитета, благодаря суровой дисциплине лагерной жизни.

 Во Франции так хорошо понимали положение Владислава, что соглашались оказать поддержку его замыслам. Маркиз де Брэжи получил точные приказы в этом направлении. Вдруг кардинал узнал, к своему изумлению, что новая королева -- его креатура -- действовала ему наперекор. Сторонники королевы, собрав сейм, сговорились помешать королю, и это им удалось.

 Кардинал поднял вопль:

 "Когда я вспоминаю, что в день своей свадьбы, отобедав с королем, она сделала мне честь навестить меня и заявить во всеуслышание, что явилась ко мне, чтоб показать мне корону, которую получила при моем содействии!"

 Г. де Брэжи вспылил, упоминая о неблагодарности и о "преступной независимости".

 Ответ вскоре последовал:

 "Если вы это сказали в качестве посланника, я вам отвечу, как королева, что я никогда не воображала быть в зависимости от какой бы то ни было короны".

 И в конце концов, все проекты и приготовления короля остались без последствий.

 Почему? Потому, что война, поглощая деньги, могла затронуть приданое королевы, так как король принуждал свою супругу совершить усиленный заём. В случае успеха воинственного короля, владения королевы могли пострадать. Рядом с этим, набеги турок, казаков, распадение королевства и уничтожение династии, -- всё казалось безделицей. И доклад от 10-го декабря 1646 г., доставленный Мазарини, торжественно возвещал: