Маша для медведя

Смотрела сверху (никогда раньше не доводилось полюбоваться гризли с этого ракурса) на короткие пушистые ресницы, навсегда сомкнувшиеся. Никого больше не обожжет злой, или радостной вспышкой тот огонь, который горел в душе Макса, изредка прорываясь наружу, будто глаза - полупрозрачный экран, за которым бушует пламя. Серые, ртутные, стальные - легко меняющие оттенки...

Два зеркала, в которых Маша так часто видела отражение своего лица.

-Макс. Я должна была не трусить, а все тебе объяснить. Прости.

Жуткая мысль - все, все теперь напрасно - плачь, не плачь, не услышит, сжала сердце. Маша потянулась - коснуться губами лба. Коса тяжело выскользнула из-за плеча, двумя золотыми кольцами, легла гризли на грудь, на дорогой темный пиджак. Одна из пожилых женщин, рванулась, придержать свечку - как бы не сбили! Лезут тут разные, кто бы видел их, кто бы знал!

-Макс, прости.

Поднялась, со странным, захватившим разум желанием. Оглянулась. Бульдожья физиономия Димана приблизилась с подчеркнутым вниманием.

-Что?

-Ножницы. Хорошие. Острые.

-?

-Пожалуйста.

Заполошно металось в душе чувство вины, затем появилась жалость - острая, точно скальпель хирурга. Ничего уже нельзя исправить.

Да. Для многих Макс являлся злодеем. Золотой громадного размера крест, который он носил на груди, вряд ли был символом христианской веры с ее первостепенной важности понятиями: смирением и кротостью. Скорее украшение, или знак отличия вождя племени. Впрочем, не так давно, Маша слышала от гризли сентенцию, на сей счет.

-Вера? Обязательно. Как же без нее?

-Подставишь типу, ударившему тебя по левой щеке - правую?

-Само собой. А когда он раскроется в движении, пробью снизу в челюсть. Чтобы уж наверняка с копыт долой.

-Это шутка такая?

-Нет. Заповедь.

В тот раз он веселился, что сумел ее провести. И долго еще приставал с прибаутками и подначками.

-Маш, поехали в церковь, святой воды возьмем ведерко. Выльешь на меня. Проверки ради. Вдруг, как зашипит? И я растаю - нечисть, да?

Эх, гризли, гризли. Дед не прав. Ты мог остаться в седле, не позволить сбросить себя и затоптать. Ты был очень хорошим воином. И уж, наверное, сумел бы придумать пару способов уцелеть. Доживают же иные боевые генералы до преклонных лет и отходят в мир иной на постели, окруженные взрослыми правнуками. Почему нет?

Макс умел быть разным. И к Маше всегда была обращена светлая сторона его души. Безжалостным, циничным, грубым, расчетливым - она его даже представить не могла. В памяти роились совсем иные картинки. Вот он прыгает навстречу черной туше ротвейлера, чтобы защитить незнакомого мальчишку. Вот - кормит голубей. Щедро разламывая белый батон. Спорит с Машей, жует. Смеется. Смахивает крошки с губ, со свитера. Самый наглый голубь вдруг взлетает ему на плечо. Тычется клювом в лицо. Кружится, распахивая крылья. Просит добавки? Макс замирает удивленный и слегка обескураженный. Шепчет.

-Нет, ты видела? Видела?

Вот он задирает Бурова. Наскакивает на него, сжав кулаки, точно боксер. Рычит. Брякает одну нелепость за другой. Вытанцовывает вокруг невозмутимого Мишки. Увлекается. Пропускает Машин снежок, прямо в физиономию. Оп. Останавливается. Трясет головой. И в этот момент ужасно напоминает толстолапого ушастого щенка овчарки. Морда растерянная, затем счастливая. Хватает Бурова, абсолютно не виноватого, за край куртки, опрокидывает, оба валятся в сугроб. Возятся там. Мишка, наконец, отбивается, садится, отряхивает лицо, ворчит.

-Здрастьте. Спасибочки. Накормили снегом. В стороне стоял, никого не трогал! Честное кабанье. Маш, скажи этому варвару, чтобы отпустил.

-При чем здесь я?

Хохочет Полежаева.

-Как это при чем?

Возмущается Мишка.

-Это он спятил, после того, как твою косу расплел. Не иначе.

Вспоминались забавные или милые сценки, сменяющиеся с хаотичной непредсказуемостью. Но везде, везде, гризли был веселым, с радостно блестевшими глазами. И каждая история звучала мажорно. От самой нежной, полной сдержанного юмора. До пародийной, шумной, заполненной хохотом Макса, в сопровождении Машкиного визга и Мишкиного ворчания. Светлые, искристые картинки. Одна. Другая. Третья... Пятая... Десятая. Пока все не перебила та, последняя встреча на площади. Во весь экран - окаменевшее лицо Макса и глухой голос.

-Убила. Маш, ты меня убила.

Она не сразу очнулась. Уже несколько секунд, Диман теребил ее, негромко повторяя.

-Эй. Эй. Мария! Мария.

-?

Опомнилась. Выпустила из занемевших пальцев ладонь верного Бурова. Что ж, ходить парню с синяками. Оглянулась на голос. Диман стоял позади, касаясь их обоих. Нависая громадной тенью. И в поднятой, протянутой к Маше правой лапе, рукой такую лопату не назовешь, у него были большие портновские ножницы. Где он их только раскопал.

-Вот. Такие сойдут?

Тут же доверительным шепотком на ухо.

-Прядь волос хочешь у него, отчиркнуть на память? Подожди чуток, к родственницам подойду, чтоб не разнылись. Окей?