Маша минус Вася, или Новый матриархат

В этой войне Людмила Васильевна была Балабиным и Раевским. Даву и Удино. Багратионом, Ожеро и Мортье. Вместо Кутузова она сдавала московскую квартиру, уезжая на дачу, и возвращалась с дачи внезапно, жаждущим мести Мюратом. Неотступным взглядом, точно Денис Давыдов обреченную гвардию Наполеона, Людмила Васильевна преследовала свою жертву до шоссе Энтузиастов, где было расположено его НИИ, и лишь там, ненадолго выпустив зятя из прицела, вступала в войну информационную на освобожденной от Льва Михайловича территории. А впрочем, территория эта освобождалась лишь с восьми до восьми, а потом враг снова занимал прежние позиции, и Людмила Васильевна это знала.

Она знала это, но знала она и то, что захватчик должен когда-нибудь освободить ее полочки и вешалки, ее туалетную комнату и ее глупую дочь навсегда. Скрюченные носки врага не должны были висеть рядом с ее белоснежным махровым полотенцем, и следовательно, враг подлежал полной и безоговорочной ликвидации.

В бой вступала то легкая кавалерия из соседок, то кирасирская дивизия званого ужина. Шестидюймовые гаубицы взглядов и двенадцатифунтовые пушки зловещего молчания. Чугунные ядра грохочущих за спиной врага сковородок, картечь из пророщенных злаков, гранаты вроде «Здравствуйте, Левочка» и брандкугели пирогов с тыквенной начинкой.

Эффективная дальность стрельбы пушек Людмилы Васильевны составляла двадцать четыре часа жизни Льва Михайловича.

Враг не сдавался.

Зима сменилась весной, а весна летом. И вот однажды в июне…

— Куда их только черт всех несет? — спросила Людмила Васильевна, мрачно вглядываясь в сжавшее автомобиль зятя кольцо МКАД, и Лев Михайлович мигом почувствовал, как сотни мурашек, порожденных голосом тещи, побежали по позвоночнику к копчику.

— Надо было раньше выезжать. Я вам говорила, Левочка, — продолжила наступление Людмила Васильевна.

— Мама, вы сами тетешкались, — отвечал враг.

Людмила Васильевна сдержалась. Ее войска, ее гаубицы, ее пушки, ее кавалерия и ее пехота за спиной противника подходили к Неману. Дама собиралась нанести Льву Михайловичу последний, сокрушительный удар. И ничто уже не могло остановить ее.

— Левочка, скажите, а куда вы положили мой несессер? — спросила Людмила Васильевна.

— Какой несессер? — спросил ничего не подозревающий враг.

— Я вас просила, Левочка, взять мой несессер и теперь только спрашиваю, куда вы его положили, — сказала терпеливая Людмила Васильевна.

— Не знаю я никакой несессер, мама, дайте спокойно вести машину, — отвечал враг.

— Видите ли, Левочка, у меня, разумеется, бывает мигрень, и сейчас даже немного стучит в висках, но склерозом я пока никого не обременяю. Я вас три раза просила взять мой несессер. А теперь я всего лишь спрашиваю, в какое место вы его положили? — сказала Людмила Васильевна.

— Ни в какое не положил, мама. Я вашего несессера в глаза не брал. Дайте вести машину, — отвечал беспечный зять, не подозревая, что, как глупый карась, делает уже вторую (и предпоследнюю в своей семейной жизни) поклевку.

— Ну-ну, — сказала Людмила Васильевна, и все остальное время, пока автомобиль рывками преодолевал сантиметры ленинградского моста, стараясь по мере возможностей преобразовать их в километры, дама более не прибавила к заданному вопросу ни слова.

В гробовой тишине автомобиль еще три часа продвигался в сторону области, однако всему на свете приходит конец, как сейчас приходит конец и нашему рассказу, и вот наконец автомобиль Льва Михайловича, начиненный супругой и тещей, подъехал к калитке 23-го участка поселка Терешкино, где была у Людмилы Васильевны дача.

Едва держась на ногах от усталости, Лев Михайлович молча выкарабкался из машины, все так же молча открыл багажник и принялся за разгрузку.

Безмолвствовала и Людмила Васильевна.

Пели соловьи. В канаве чирикали кузнечики.

Впереди были дачные выходные.

— Левочка, — наконец разбила тишину Людмила Васильевна: — Так где же все-таки мой несессер? — спросила она.

— Я вам уже сказал, мама, я в глаза не видал вашего проклятого несессера, — произнес враг и с этими словами проглотил наживку вместе с крючком.

— Очень хорошо, Левочка. Тогда будьте добры загрузить все назад. В несессере, что я три раза просила вас взять, были ключи от дачи, — подсекла Людмила Васильевна, и лещ забарахтался в воздухе, выпучив глаза и хлопая жабрами.

Все еще оглушительно стрекотали в канаве кузнечики, все еще пели соловьи, а Лев Михайлович Запугаки, не оглядываясь, бросив автомобиль и жену, огромными скачками бежал по гравию подъездной дороги в направлении огней далекого города.

Доставая несессер из своей коричневой сумочки, Людмила Васильевна была счастлива.

Счастлива.

Счастлива.

Счастлива!

1 Апреля

Отмели мартовские вьюги. Уже капризница-весна протягивала свои салатовые ручонки к теплому лету, и тонкие станы березовых и сосновых стволов шевелили изумрудными кронами. Как мы уже говорили, прилетели грачи. Почти в тот же день расцвела душистая черемуха и заплела, как полагается, в ветки свои золотистые кудри.

Пели соловьи или еще какие-то певучие птички.

Как никогда хотелось любви.