Маша минус Вася, или Новый матриархат

Я не знаю. Не спрашивал, робел. Бабка Анна — железная леди, персонаж Некрасова, которая коня остановит и в горящую избу войдет, — преодолела потерю мужа и стала жить дальше, тянуть двоих детей.

После смерти товарища Иосифа Сталина у руля государства встал товарищ Никита Хрущев. Он перелопатил всю страну. В числе главнейших его затей — глобальное переселение народа из послевоенных бараков — в хрущевки, панельные пятиэтажные дома с центральным отоплением. Помимо жилищной реформы Хрущев устроил другую радикальную реформу: пенсионную. Граждане, работавшие на «вредных», «тяжелых» и «горячих» производствах, получили право раннего выхода на пенсию: мужчины — в 50 лет, женщины — в 45 лет. «Вредное», «горячее» и «тяжелое» производство — то были не фигуры речи, а официальные юридические термины. Бабка Анна к тому времени накопила 20 лет «горячего стажа» и в свои 45 оказалась пенсионеркой, причем выплаты были увесистые, до 130 рублей в месяц — это равнялось средней заработной плате по стране.

Все инженеры и учителя, милиционеры и шоферы, механизаторы и зоотехники, стоматологи и операторы машинного доения, крановщицы и продавщицы получали 120 или 130 рублей. На тех, кто получал 150, смотрели с завистью, как на богатеев.

Академики, народные артисты и полярные летчики — мизерная прослойка — имели 200 рублей и больше и повсеместно считались небожителями.

И вот благодать накрыла промышленный город Электросталь. Смех и благодушие разлились, как мед. Улицы и дворы заполнили моложавые, бодрые, чрезвычайно довольные жизнью 50-летние пенсионеры и 45-летние пенсионерки, полностью обеспеченные материально. Никита Хрущев почитался ими как божество.

Я родился через много лет после тех удивительных событий, но застал — хорошо припоминаю, до сих пор чувствую — ауру благополучия, фарта, всеобщего довольства, царившую повсюду в городе Электросталь.

Они — бабка моя Анна и ее подруги, коллеги, заводчане — вытащили счастливый билет.

Попали из избушек с печным отоплением прямо в коммунизм.

Он настал, да. Я его видел. Я знаю его запах и вкус.

Он был построен. Он существовал в объективной реальности, данной нам в ощущениях.

Не везде и не для всех, конечно. Но в городе металлургов, на восток от Москвы, в середине 60-х годов, он состоялся. И выглядел очень круто. Широко, привольно, комфортабельно, удобно и, главное, справедливо. Если бы те прекрасные, полные света и воздуха квартиры, с видами на фонтаны, розовые клумбы и волейбольные площадки, в тех массивных, надежных домах раздали только бонзам — начальникам, — никто бы не возразил; но их раздали не только начальникам, но и множеству рядовых пролетариев-металлургов.

Так бабка Анна Васильевна обрела свое счастье.

Оставшись притом собой: женщиной из среднерусской деревеньки, старшей сестрой в семье из девяти детей.

Вот частушка тех лет, популярная у подруг бабки Анны:

Я на пенсию пошла,
И в кримплен оделася.
Руки-ноги отдохнули,
Страсти захотелося!

Теперь, в конце второго десятилетия XXI века, мало кто может поверить, что когда-то, в свинцовую и голодную социалистическую эпоху, были в советской стране десятки тысяч людей, при жизни обретших натуральное счастье; бабушка Аня обрела.

После смерти мужа она так и не вышла замуж. Сосредоточилась на детях.

Старшую дочь — мою мать — вырастила в сугубой строгости.

Ее квартира — окна во двор, четвертый этаж — в несколько лет была обустроена в соответствии с представлениями бабки о «приличной», «настоящей» городской жизни. Массивные часы с маятником, солидно отбивавшие каждую четверть часа; книжный шкаф со стеклянными створками; 12 желтых томов «детской энциклопедии», проштудированных мною, любимым внуком, от корки до корки; тяжелые шторы цвета красного вина; круглый стол, окруженный хороводом венских стульев; повсюду ковры, коврики, гобелены — в холодной России люди привыкли занавешивать стены и покрывать полы коврами, сначала это делалось для тепла, потом, спустя столетия, — для уюта, который и есть, и всегда был синонимом тепла.

…Крутится, гудит стиральная машина.

Перекатываются за прозрачной стеклянной линзой бабкины тряпки.

Сочится запах — старушечий, горький.

Проходит полчаса, час, два.

Я хожу по пустой родительской квартире, я жду, когда машина закончит работу, но машина не хочет останавливаться. Я понимаю, что нажал не те кнопки. Это чужая стиральная машина, не моя. Родительская. Я не справился с программой, я перепутал режимы стирки. Я взрослый дядька, у меня своя семья, жена и сын. Я приехал из Москвы в Электросталь, за 70 километров, позаботиться о старухе, пока моя мать в отъезде. Я не знаю, что мне делать.