Маша, очнись!

Под конец песни уже было не слышно, и нам стали стучать по батареям. Когда я закончила, папа встал, вынул из пиджака карманную Библию, положил мне ее на колени, посмотрел в окно, и я вдруг поняла: он смотрит так в последний раз.

Они ушли на кухню, я встала в коридоре, но высунулась мама, закрыла дверь и включила воду в раковине. Потом вышел папа, покачнулся, опять сгреб меня, сказал беречь Библию и ушел.

Было совсем тихо, и только на плече у меня шумно пузырился мокрый соленый след от папы. К моему старичку «Красному октябрю» было страшно подходить, к маме тоже.

Тут на кухне стало шкворчать и пахнуть жареным мясом. Мама ритмично, судя по всему слыша какую-то свою музыку, стучала ножом по доске, а из кухни тянуло холодом.

Я мышкой пробралась в детскую, легла и решила никогда больше не просыпаться: для этого, судя по комментариям в интернете, надо было сказать про себя «Сон мой навсегда, небесный Петр, жди меня».

Я сказала, укрылась одеялом по уши, чтобы потише дышать, и уснула.

Четверг, в который всё произошло

За год до школы, 25 марта. Мне шесть лет

Сегодня был четверг — день новой песни: каждую неделю папа показывал мне самую разную музыку, от джаза до рока. Надевал на меня большие мягкие наушники, улыбался и уходил. Как он говорил, «музыку надо узнавать в одиночку».

«А наушники-то уши обнимают. Уши обнимают наушники, и наушники — уши», — думала я и хихикала.

Иногда песня длилась минуту, а иногда аж десять, но мне нравилось всё, что слушает папа, потому что в каждой песне я слышала его след, его голос, его шутки.

Сегодня была песня с детским хором — я такие любила, потому что сама пела в хоре у нас в музыкалке. В основном, конечно, мы смеялись, щипались и получали люлей от Татьяны Ивановны, нашей хорички, но и пели иногда очень даже.

Песня закончилась, и блинами уже так классно пахло. Интересно, не забыли ли родители купить сгущенку? На моем кнопочном телефончике было восемь пропущенных от папы. Папа опять прикалывается и играет в рацию?

Я открыла дверь, подпрыгивая, прошла по коридору и увидела маму на кухне.

Мама пыталась жевать блины.

«Почему пыталась? Мама же их обожает», — подумала я и тут остановилась.

Под левым глазом мамы был синяк — совсем синий.

«Не зеленый — то есть не получила опять случайно смычком от дурака-контрабасиста. Почему синий?»— соображала я, а потом посмотрела ниже.

С маминым ртом что-то случилось: жевала она им только в правую сторону, а на подбородке был еще синяк. Вдруг я поняла: мама не жевала блины, мама просто пыталась подвигать ртом.

«Мам, ты что делаешь?» — я спросила, всё ещё пытаясь ничего не понять.

Мама попробовала улыбнуться, но тут я увидела, что у нее нет зуба. Во рту показалась кровь, и я все-таки все поняла.

Дальше помнила плохо: кажется, с ревом сорвалась к маме, кажется, она заревела в ответ, кажется, я ее обнимала за голову, как она меня обычно, кажется, никаких блинов и не было и мне все показалось, кажется (точно), папы не было, кажется, я схватила нож и стала кричать, что защищу ее от злодеев, кажется, мама говорила мне, что бывает, что люди теряются, особенно мужчины и «особенно мужчины в браке с детьми и некрасивыми грымзами-дурами», кажется, «наверное, мы с папой больше не вместе, но, котенок, тут я ничего не могу обещать», кажется, я убежала звонить папе и умоляла его прийти обратно, но он только повторял, что очень любит меня и не выдерживает груза ответственности, и не отвечал,

кажется,

я их прослушала этой дурацкой песней. Не защитила маму, не остановила и не отговорила папу.

Мама сказала, что поздно и пора спать, что-то накапала в стакан воды и дала мне выпить. Вода была травяной и горькой, но слезы хорошо сглатывались и я переставала рыдать. Потом мама погнала меня в ванную.

Я включала то горячую, то холодную воду — проверяла, могу ли ее менять. Намылилась «Маленькой принцессой» без мочалки: все равно никто проверял. А потом застыла: меня же всегда вынимал из ванны папа. Кидал на меня полотенце и с хохотом тер так, что я уже в улыбке кричала: «Папа, ну хватит, слишком сильно!»

Я высунула мокрую пятку на пол и попыталась дотянуться до полотенца, но не получилось. Пришлось мокрой, на цыпочках идти до крючков с полотенцами. Я посмотрела на запотевшее зеркало, и тут мне пришла идея.

Дело в том, что зеркало в нашей квартире было холстом, культурной точкой дома. После моего вечернего душа мы с родителями рисовали на нем зверей, писали друг другу письма, и, даже когда зеркало становилось вновь обычным, в следующий прием душа наши секретные письмена оставались.

«Мам, я хочу, чтобы мы были вместе и чтобы вы друг друга любили. Я вас очень люблю. Папа, возвращайся, помиритесь с мамой. Я не хочу без вас»

Я надеялась, что мама увидит письмо только утром, когда пойдет в душ перед работой, но как назло она зашла меня проверить. Мама закатила глаза, стерла мои слова и за плечо повела в детскую.