Машина бытия

Франсин отвернулась от внезапного порыва ветра, швырнувшего ей в лицо песок. Это была стройная, сухощавая женщина ростом пять футов шесть дюймов[24], по-прежнему спортивная и подтянутая в свои сорок один. Темно-рыжие волосы, растрепавшиеся на ветру, все еще были такими, какие бывают у молодых девушек. Тяжелые веки над голубыми глазами всегда казались слегка опущенными, что придавало ей сонный вид – даже тогда, когда она была начеку. Это обстоятельство она находила полезным для своей профессии.

Она подошла к бараку, где проводились совещания, с подветренной стороны и выпрямилась. На пороге лежал слой песка. Она открыла дверь, перешагнула песчаный холмик, но оказалось, что все внутри тоже покрыто песком. Песок скрипел под ногами, лежал на столах, на стульях, кучками высился по углам – повсюду.

Хиконодзё Охаси, коллега Франсин из японо-корейской команды, занимавшейся сино-тибетскими языками, уже сидел на своем месте по другую сторону стола. В руке японский психолог сжимал, подобно ручке, кисточку с тонким кончиком, которой делал стенографические заметки.

Франсин закрыла за собой дверь.

– Мы рано, – сказал Охаси, не поднимая взгляда.

Это был подтянутый, аккуратный, невысокий мужчина: невыразительные черты лица, гладкие щеки и ровный подбородок, отстраненные темные глаза, неизбежно скрытые толстыми линзами очков – классический образ восточного ученого.

Франсин бросила портфель на стол и подтянула к себе стул напротив Охаси. Прежде чем сесть, она смахнула платком песок. Вездесущая грязь, унылый монотонный ландшафт, ее собственное раздражение – все вместе это пробуждало в ней едва сдерживаемую ярость. Она распознала это чувство и его источник и подавила кривую усмешку.

– Нет, Хико, – сказала она. – По-моему, мы опоздали. У нас меньше времени, чем кажется.

– Совсем мало, если уж на то пошло, – ответил Охаси. Принстонский акцент превращал его низкий, сдержанный голос в звук музыкального инструмента в руках мастера.

– Ну вот, теперь мы скатились до банальностей, – сказала Франсин и, тут же пожалев о резкости своего тона, выдавила из себя улыбку.

– По крайней мере нам не установили сроки, – сказал Охаси. – Уже хоть что-то. – Он повертел кисточкой вокруг чернильного камня.

– В воздухе что-то есть, – сказала она. – Я это чувствую.

– В воздухе очень много песка, – заметил он. – От ветра нам всем не по себе, – добавил он. – Кажется, будет дождь. Погода меняется.

Он сделал очередную заметку, отложил кисть и начал раскладывать документы для совещания. Затем вдруг поднял голову и улыбнулся Франсин. Улыбка словно омолодила его, и ей показалось, будто она смотрит сквозь года в прошлое и видит маленького серьезного мальчика по имени Хико Охаси.

– Прошло уже семь месяцев, – сказала она. – Разумно предположить, что они не станут ждать вечно.

– Обычно период созревания длится на два месяца дольше, – сказал он.

Она нахмурилась, пропустив сомнительную шутку мимо ушей.

– Но мы ни на йоту не приблизились к цели!

Охаси наклонился вперед. Его глаза как будто увеличились за толстыми линзами.

– Тебя не удивляет, почему они настаивают, чтобы мы вступили в контакт с ними, а не наоборот?

– Разумеется, удивляет. Как и всех остальных.

Он откинулся назад.

– Что ты думаешь насчет подхода исламской команды?

– Тебе известно, что я думаю, Хико. Сравнивать все звуки галактической речи с пассажами из Корана – пустая трата времени. – Она пожала плечами. – Но бог с ними, возможно, они ближе любого из нас подошли к решению проблемы…

У нее за спиной с грохотом открылась дверь. По комнате тут же разнесся раскатистый бас Теодора Закхейма, психолога урало-алтайской команды.

– Ха-хааааааа! – взревел он. – Вот мы все и собрались!

Тихая поступь позади Закхейма подсказала Франсин, что его сопровождает Эмиль Горе из группы индоевропейской команды, занимающейся романскими языками.

Закхейм плюхнулся на стул рядом с Франсин. Стул угрожающе заскрипел под его тяжестью.

«Будто огромный, неотесанный медведь!» – подумала она.

– Обязательно всегда так шуметь?

Горе захлопнул за ними дверь.

– Разумеется! – проревел Закхейм. – Я шумный! Такова моя природа, дорогуша!

Горе миновал Франсин, направляясь к торцу стола, но она не сводила глаз с Закхейма. Это был коренастый мужчина, плотно сбитый, ни капли лишнего жира, фигурой напоминавший борца. В широкоскулом лице и чуть раскосых синих глазах проглядывали следы монгольской крови. Голову венчали стоявшие щетиной нечесаные рыжие волосы.

Закхейм шлепнул на стол свой портфель и положил руки на темную кожу. Руки у него были плоские, похожие на булыжники, с толстыми пальцами, покрытыми едва ли не до ногтей бледными волосками.