Машина до Килиманджаро

— Пройдет шестьдесят лет, и я отвечу на звонок собственной записи. Не думаю, что столько проторчу тут, на Марсе, но идея просто иронически прекрасная, хоть будет чем время занять. Это правда ты, Бартон? Это я с собой говорю?

Слезы капали из старческих глаз.

— Да.

— У меня тут тысяча Бартонов наготове, записи ответов на всевозможные вопросы, в тысяче марсианских городов. Целая армия Бартонов рассеялась по Марсу, пока я жду возвращения ракет.

— Глупец, — старик тяжко встряхнул головой. — Ты ждал шестьдесят лет. Состарился, пока ждал в одиночестве. Теперь ты — это я, и ты один среди пустых городов.

— Не дави на жалость. Ты для меня чужак, все равно что иностранец. Мне горевать не приходится. Я живой, пока звучит запись. А ты живой, пока слушаешь. Друг друга нам не понять. Ни один не может ни о чем предупредить другого, хотя мы и отвечаем друг другу, один автоматически, а другой с теплом и человечностью. Сейчас я человек. А после им станешь ты. С ума сойти! Я не могу плакать, ведь я не знаю будущего, и потому оптимистичен. Записи надежно спрятаны и способны реагировать лишь на конкретные стимулы. Можешь попросить мертвеца поплакать?

— Перестань! — закричал старик. Он чувствовал знакомый приступ боли. К горлу подкатил ком, в глазах потемнело. — Как бессердечен ты был тогда! Убирайся!

— Был, старина? Я есть. Пока крутится лента, пока вращаются шпиндели и потайные электронные глаза читают и подбирают слова, превращая их в ответ, что приходит тебе, я останусь молодым и жестоким. Останусь молодым и жестоким даже после твоей смерти. Всего хорошего.

— Постой! — закричал старик.

Щелчок.

Бартон долго сидел, вцепившись в телефон. Нестерпимо болело сердце.

Какой безумной казалась сейчас та идея. Тогда он, молодой, глупый, в те первые одинокие годы вдохновенно налаживал аппаратуру, ленты и схемы, составляя расписание звонков…

Звонок.

— Доброе утро, Бартон. Это Бартон. Семь часов. Проснись и пой!

И опять.

— Бартон? Бартон на связи. Днем отправишься в Марс Таун, установишь телефонный процессор. Думал напомнить тебе.

— Спасибо.

Опять звонок!

— Бартон? Говорит Бартон. Пообедаем? В отеле «Ракета»?

— Ладно.

— Увидимся. До встречи!

Дзинь!

— Это ты, Би? Думал тебя подбодрить. Выше нос, и все такое. Завтра может прилететь спасательная ракета.

— Да, завтра, завтра, завтра, завтра.

Щелчок.

Но годы таяли как дым. Бартон заглушил хитроумные телефоны с их каверзными ответами. Теперь ему должны позвонить лишь после восьмидесяти, если он доживет. И вот пришел тот день, раздался звонок, и прошлое нашептывало ему, напоминая о себе.

Звонок!

Он не стал отвечать.

«Можно и не брать трубку», — подумал он.

Снова звонок!

«На том конце же никого нет», — подумал он.

И снова телефон!

«Будто сам с собой говоришь, — подумал он. — Но все же разница есть. Боже, и какая разница!»

Он чувствовал, как берется за трубку.

— Привет, старик Бартон, это молодой Бартон. Мне сегодня двадцать один! В прошлом году я установил еще двести голосовых процессоров в двух сотнях городов. Я заселил Марс Бартонами!

— Да.

Старик помнил, как ночами, шестьдесят лет назад, мчался среди голубых гор и железных долин, с полным кузовом электроники, весело насвистывая. Еще один телефон, еще одно реле. Есть чем заняться. Умно придумано, чудесно придумано, но как же это грустно. Скрытые голоса. Спрятавшиеся, затаившиеся. В те юные дни смерть не казалась смертью, время не было временем, а старость лишь слабым эхом отзывалась из глубины далеких лет. Тот наивный идиот, безмозглый садист, и думать не желал о том, что придется пожинать плоды посеянного.

— Прошлой ночью, — говорил двадцатиоднолетний Бартон, — я был в кино в пустом городке. Смотрел старый фильм с Лорелом и Харди. Господи, ну и умора!

— Да.

— Придумал кое-что. Записал свой голос тысячу раз. Передаю по всему городу, и похоже на тысячу людей. Успокаивает, этот шум толпы. Немного повозился, и вот двери хлопают, дети поют, играет музыка, все по расписанию. Если в окно не смотреть, а просто слушать, то полный порядок. А посмотришь, и все, иллюзии конец. Кажется, мне становится одиноко.

— Это первый знак, — ответил старик.

— Какой?

— Ты в первый раз признался, что ты одинок.

— Я экспериментировал с запахами. Когда шагаю по пустынным улицам, из домов слышатся запахи бекона, яичницы, ветчины, филе. Все за счет скрытых устройств.

— Безумие.

— Самозащита!

— Я устал. — Старик оборвал разговор, бросив трубку. Это уж слишком. Прошлое поглотило его…

Пошатываясь, он спустился по лестнице и вышел на улицы города.

Было темно. Больше не горели красным неоновые вывески, не играла музыка и не было запахов кухонь. Далеко в прошлом осталась эта его фантазия, эта механизированная ложь. Прислушайся! Неужели шаги? Принюхайся! Пахнет клубничным пирогом… Он оставил эту затею.

Он приблизился к каналу, где звезды отражались в дрожащей воде.