Все эти «гладкие слова», входившие в революционный словарь, начиная с Французской революции, Ленин высмеивает, разоблачает, изгоняет из речи. Он настаивает на своем праве придавать словам подлинное значение и отрицает за противниками право употреблять революционные слова без санкции Вождя.
Разоблачение «фразы», это — в действительности — замена ее другой, апробированной, лишение слова его имманентного значения, это первый элемент стиля Вождя, то, что лингвисты называют «разубеждающая речь Ленина». Второй элемент — «убеждающая речь». Ее главная особенность — превращение «общих положений… в лозунги, словесные директивы политического действия». Ленин стремится в своих словесных конструкциях «к формулам-лозунгам, имеющим тесное, конкретное, актуальное значение». Как выразился позднее Геббельс: мы говорим не для того, чтобы что-то сказать, но для того, чтобы получить определенный эффект.
Модель ленинской речи складывается из слова, значение которого определяет сам оратор. Слово это становится кирпичом конструкции, представляющей собой «формулу-лозунг». Ленин разрабатывает особую композицию, которая позволяет утверждать эту «формулу-лозунг» в сознании читателя и слушателя. Речь делится на абзацы: она становится убедительной, поскольку расчлененность создает впечатление последовательности. Затем, как важнейший элемент композиции, используется повторение. С помощью повторений строится квадрат, сосредотачивающий внимание, Оживающий поле возможностей, зажимающий мысль в тесное кольцо единственного выхода. Ленин, например, повторяет глагол во всех трех временах: «было, есть и будет», «отношения налаживаются, должны наладиться, будут налажены». Ленин, как правило, использует трехчастную формулу. В языковых формулах число три есть синоним «много». Недаром тремя точками обозначается «многоточие», недаром в сказках все совершается на третий раз. Используя синтаксическую символику, Ленин создает иллюзию словесной полноты. Повторения звучат, как вывод. Слушатель и читатель лишаются возможности выбора — им дано решение, дан ответ: единственный, ибо правильный, правильный, ибо единственный.
Отмеченная Б. Томашевским безглагольность, субстантивизация глагола придает конструкциям Ленина модальность приказа. Так создается законченная модель языка советского вождя: слово, лишенное имманентного смысла; составленный из подобных слов лозунг; изложенный в композиции, которая навязывает эту формулу-лозунг, как единственный ответ-решение-приказ.
Исследование политической речи Ленина появилось в журнале «левого фронта искусств» (
Для них ясно: «Революция выдвинула практические задачи — воздействия на психику массы, организации воли класса». Революция ставит цель: выковать нового человека. Футуристы дают средство: «Искусство… является одним из острейших классовых орудий воздействия на психику». Они ставят перед собой программу максимум — осуществить «сознательную реорганизацию языка применительно новым формам бытия», бороться за «эмоциональный тренаж психики производителя-потребителя». Развивая эти мысли, изложенные теоретиком футуризма Сергеем Третьяковым, лингвист Григорий Винокур представил основные черты понятия ранее неизвестного — языковой политики. «Языковая политика, — определяет Винокур, — есть ни что иное, как основанное на точном, научном понимании дела. вмешательство социальной воли в структуру и развитие языка, являющегося объектом этой политики».
Вмешательство начинается в области фразеологии, то есть в области лексики, словаря. «Именно на словаре легче всего осуществлять социальное воздействие на язык, — пишет Винокур. — Куда легче, к примеру, заменить одно слово другим, чем дать новую форму падежу». Он резюмирует свою мысль: «рационализация фразеологии есть первая проблема языковой политики». Для Винокура «рационализация фразеологии» означала «ее омоложение», т. е. обновление лозунгов, фиксированных формул, терминов.