И здесь обнаруживается поразительная наивность талантливого лингвиста, отражавшая поразительную политическую наивность футуристов, представителей «левого искусства». Они говорили о необходимости воздействовать на психику человека с помощью языка, они предлагали технику. Но оказалось, что они не понимали системы, которая создавалась, характера правящей партии. Винокур констатирует: «Фразеология революции оправдала себя. Вне этой фразеологии нельзя было мыслить революционно или о революции». Это очень правильное и важное наблюдение: без революционных лозунгов, без революционного словаря не были бы возможны ни изменения образа мысли масс, ни сама революция. Удачная фразеология во многом определила удачу революции: были найдены «нужные слова… переход от восприятия которых к действию не осложнялся никакими побочными ассоциациями: прочел и действуй!» Это отличное определение лозунга: слово, которое не осложняется побочными ассоциациями, и требует перехода к действию. Например, самый знаменитый лозунг революции: Грабь награбленное! В удачном лозунге сочетались: «простое как мычание» содержание и форма, характеризующаяся «восклицательной интонацией, монотонной, но упорной мелодикой».
Прошла революция, закончилась гражданская война. Коммунистическая партия продолжает использовать испытанную технику. В 1923 г.
Для Г. Винокура этот стиль был хорош в период революции, теперь, говорит лингвист, необходимо «омолодить нашу фразеологию». Он предлагает ввести новые слова, живые, человеческие, разбить штампы. Винокур приводит примеры лозунгов-штампов: «Долой империализм! Да здравствует победа индийских рабочих и крестьян! Да здравствует международная солидарность рабочего класса! Да здравствует рабочий класс России и его передовой авангард — Российская Коммунистическая Партия!» И делает вывод: «Ведь это все сплошь „заумный язык“, набор звучаний, которые настолько привычны для нашего стилистического уха, что как-нибудь реагировать на эти призывы представляется совершенно невозможным… За этими высокопарными словами не скрывается никакой реальной мысли, никакого реального чувства».
Для Винокура нет никакого сомнения: лозунги — это словесные штампы, реальное содержание которых давно выветрилось. Можно мыслить образами, можно мыслить терминами, но нельзя мыслить штампами. Мышление штампами может быть только «бессмысленным». Лингвист делает замечательное открытие, он первым формулирует — не подозревая того, что делает — основы логократии: «Мы перестаем логически мыслить… штампованная фразеология закрывает нам глаза на подлинную природу вещей и их отношений, она подставляет нам вместо реальных вещей их номенклатуру — к тому же совершенно неточную…»
Перед нами пример парадокса: ученый обнаружил замечательное оружие, определил его смертоносную силу и предлагает тому, кто этим оружием пользуется, от него отказаться — разоружиться. Через 60 лет после того, как «революционная фразеология» была названа «заумным языком», за которым нет никакой реальной мысли, газеты пишут: «Деятели литературы и искусства, работники культуры! Создавайте произведения, достойные нашей великой Родины! Работники пищевых отраслей промышленности! Увеличивайте производство продуктов питания высокого качества! Народы арабских стран! Сплачивайте свои ряды в борьбе против израильской агрессии и диктата империализма! Братский привет народам Анголы, Мозамбика и других стран Африки, избравшим путь социалистического развития».
Русский лингвист жестоко ошибся в 1923 г.: он полагал. что новый мир нуждается в новом человеке, который будет мыслить логически, разумно, он полагал, что предупреждает об опасности воздействия штампов на сознание. Он не понимал, что именно в этом была цель: разрушить способность к логическому мышлению, создать язык, «закрывающий глаза на подлинную реальность». Введение цензуры на десятый день после Октябрьского переворота было с точки зрения новой власти актом первоочередным и необходимым. Следующим шагом — в июле 1918 г. — было закрытие всех некоммунистических газет и журналов. Создание нового языка было возможно лишь в условиях отсутствия возможностей сравнения. Только в этих условиях могло родиться бессмысленное «мышление штампами».