Машина мышления. Заставь себя думать

2) «себя в качестве субъектов действия на других»,

3) и «себя в качестве этических субъектов».

«Мы, люди, суть исторические существа, — говорит М. Фуко, следуя в точности за Л. С. Выготским. — Не в том, конечно, смысле, что мы — существа "конечные", но в том, что мы — "исторически определённые существа". Мы конституированы в соответствии с определёнными формами субъективности, типами нормативности и знания, которые являются историческими»71.

Иными словами, человек в ту или иную историческую эпоху — не тот, кого сделали «производственные отношения», не тот, кого конституировали «исторические предпосылки», но тот, каковым он стал в соответствии с тем, что он говорил.

«Формы субъективности и способы субъективации, — говорит М. Фуко, — это такие наличные в культуре формы, с помощью которых люди сами делают себя субъектами того или иного опыта»72.

Как бы там ни было, «производственные отношения» не могут повлиять на человека непосредственно, на него оказывает влияние его собственное отношение к тем или иным условиям существования, а это отношение опосредуется мышлением и речью.

Итак, указанные Мишелем Фуко «формы субъективности» и «способы субъективации» опосредуются мышлением и речью, то есть речью внутренней и речью внешней.

Равно как трёхлетний ребёнок, этот носитель эгоцентрической речи, проговаривает производимые им действия, взрослый проговаривает самого себя.

Причём, проговаривая усвоенные им культурные мемы, он всё более убеждается в том, что он именно так и думает (этот эффект знаком каждому, кому приходилось брать на себя роль преподавателя или воспитателя).

Повторяя культурный мем, озвучивая его от первого лица, мы, по сути, совершаем перформативный акт[45], раз за разом превращая себя в человека, который есть то, что он говорит («верхнее» зеркало), а не то, чего он хочет на самом деле («нижнее»).

Ребёнок, повторяющий за взрослым, что «врать нехорошо», постепенно начинает ощущать себя человеком, который не «не должен», а «не может» врать.

Конечно, ребёнок будет продолжать врать, но с каждым разом при очередном повторении культурного мема «о вранье» — всё больше пугаясь самого себя. И в этом «пугаясь» — ответ на вопрос, как становится возможным «нравственное чувство».

Как мы знаем, чувства укоренены в подкорке, и да, некие рудименты, проточувства нравственности есть у большинства приматов[46]. Но понятно, что во всём своём объёме и красе «нравственное чувство» вряд ли может быть детерминировано генетически (вся кровавая история человечества свидетельствует об этом весьма недвусмысленно). Какова же его природа?

Мишель Фуко в книге «Воле к истине», которая стала первым томом его «Истории сексуальности», определил ключевые «инстанции власти», влияющие на человека с момента его рождения и, по сути, формирующие его субъективность.

Это вовсе не политические лидеры и не государственные институты. В жизни конкретного человека, а тем более ребёнка фактической властью обладают родители, воспитатели, учителя, врачи, полицейские, судьи.

Именно от этих людей зависит его жизнь, судьба. Так что и родители, и учителя, и врачи, и полицейские могут вызывать у ребёнка буквально животный страх, то есть воздействовать — в буквальном смысле этого слова — на его подкорку.

О том же, как это происходит, Фуко рассказал ещё раньше, работая над своей знаменитой книгой «Надзирать и наказывать», которая создавалась целых шесть лет и вышла в свет в 1975 году.

В ней Фуко вывел несколько правил, которые, лишь с небольшими уточнениями, мы могли бы применить к технологиям формирования любой нашей собственной дискурсивности — нашей причастности к пространству «дискурсов».

СТРАХ ВХОДИТ ВНУТРЬ

В «Надзирать и наказывать» Мишель Фуко формулирует несколько постулатов, которые демонстрируют, как высказывания (те или иные правила, законы, утверждения) превращаются для нас в рамках нашей индивидуальной истории в ткань дискурса — связывают наши зеркала.

Итак, с нейрофизиологическими уточнениями эти шесть правил «дисциплинарного общества», как он называет нашу, по крайней мере прежнюю, культуру, выглядят следующим образом.

1. Избегание наказания должно быть «выгоднее», чем совершение преступления.

Суть этого правила в том, чтобы переориентировать нас с желания нарушить какой-то запрет (доминанта конкретного желания), на то, чтобы мы, едва подумав об этом, сразу стали бояться наказания (доминанта самосохранения).