Машина неизвестного старика

— Вина. Много нельзя. Я и немцам говорил, да они не слушались, а смеялись.

— Над чем смеялись?…

— Да видите ли, пане, вчера пришли немцы. Начали стрелять в картины и требовать вина. Я им и говорю: «Немного можно! Нельзя в этом доме пьянствовать!» А они и говорят: «Отчего нельзя? Мы тебе дадим нельзя…»

— Тень Наполеона будет сердиться, — говорю.

— Какая тень Наполеона? — ты, старик, видно, от старости из ума выжил. Подавай сейчас вино и не рассуждай!

Подал немцам вина. А они напились и в большом зале, где портрет Наполеона висит, начали безобразничать: поют, танцуют… Я опять им говорю:

— Нельзя здесь петь и танцевать!

— Почему нельзя?

— Тень Наполеона будет сердиться!

Расхохотались, варвары, и пригрозили повесить меня.

Всю ночь пьянствовали. Под утро стали укладываться спать. Один из офицеров, молоденький лейтенант, решил устроиться в спальне, где когда-то ночевал сам Наполеон. Меня, папе, оторопь взяла… как же… на той кровати с тех пор никто не спал…

— Что вы делаете? — кричу. — Тень Наполеона не потерпит такого кощунства!

Тут они, пане, обозлились… пристали: «Какая тень, да какая». А какая… Тень эта тут живет. Раз в год, в день смерти пани Валевской, ровно в полночь, в усадьбе появляется тень великого императора. Ходит по парку, останавливается на берегу пруда и долго стоит, скрестив руки на груди; заходит в беседки. А потом входит в дом. Я сам, а мне девяносто два года, за всю долгую жизнь видал только два раза.

— Бредни! — говорят они.

— Нет, не бредни, — говорю им. — Тень Наполеона, хоть и показывается раз в год, но живет у нас постоянно. Поговорите с нашим ночным сторожем Юзефом. Он вам расскажет, как в черные, душные летние ночи из дома в открытые окна несутся иногда тяжелые вздохи, а иногда даже тихий шепот. Тень Наполеона живет в Валевицах всегда! Грозная тень, — говорю им, — потому что она умеет сердиться. — Ого-го-го! — начали они снова смеяться. — Да! да! Умеет и наказывать, — говорю я. Не верят.

— А знаете, пане офицеры, что было здесь много лет назад? — обратился он к Грекову и Томилину.

— Нет, не знаем, расскажи, старина, это интересно.

— И даже немного жутко, — заметил один из офицеров.

— А вот что случилось. Много лет назад, у меня еще были целы все зубы, — пан дзедзиц (помещик) устроил гулянку. Понавез из Варшавы гостей, мужчин и женщин. Началось пьянство. А потом было такое, что стыдно рассказывать: барыни целовались с паном дзедзицем и его приятелями и все были пьяны… А наутро в большом зале все портреты оказались повернутыми к стене.

— Кто их повернул? — накинулся на слуг дзедзиц. Никто не знает. А я знал, но молчал.

На вторую ночь опять гулянка. Опять вино, песни и женщины. «Быть беде», — думаю. Так и случилось. Утром пана дзедзица нашли в кровати мертвым. Лежит, захолодел уже и весь черный, точно ему под кожу черной краски налили. Никто не знал, отчего дзедзиц умер. А я знал, — это тень Наполеона рассердилась.

— Ха-ха-ха — рассердилась… Рассердилась? — спрашивают пруссаки…

— Рассердилась, — говорю, — и на вас рассердится. Вот посмотрите!

— Не каркай, старый ворон, — кричит один, тот самый, что на кровати Наполеона спать собрался. — Немцы никогда не боялись ни самого Наполеона, ни тем более его тени. Чепуха эта тень.

Сегодня утром уехали немцы. Перед отъездом позвали меня и говорят:

— Ну, вот видишь, ничего нам твой Наполеон не сделал! Мы тебе покажем, что немецкие офицеры не боятся тени Наполеона. Что нам Наполеон? Пустой звук! Прощай, старик. И уходи отсюда скорее, если хочешь остаться целым.

И не успели уехать, как целый дождь снарядом осыпал Валевицы. Начался пожар. Мы попрятались в погреба и подвалы, а немцы продолжали громить Валевицы, пока вы их, пане, не прогнали.

— И в самом деле, — воскликнул Томилин. — Зачем было разрушать усадьбу? Кому она мешала? За что они мстили старику и красивой легенде…

— Дикари, — заметил Греков.

Офицеры кончили ужин.

— Пожалуйте, пане, — обратился к ним Станислав, — я вам приготовил комнаты.

И он повел офицеров во вторую половину дома, оставшуюся в неприкосновенности, так как немцы дебоширили в главных апартаментах.

Утром отряд Грекова получил приказ покинуть Валевицы и отойти назад, так как значительные немецкие части подходили к злополучной усадьбе.

Вскоре начала бухать их артиллерия. Слева, справа, впереди каждую минуту, каждую секунду в воздухе вспыхивали белые блики, — это рвалась германская шрапнель. Грохот десятков орудий перешел в сплошной стон, совершенно заглушающий непрерывную ружейную трескотню.

Вечером этого же дня немцы были снова оттеснены.

Есаул Греков опять получил приказ занять Валевицы. И отряд казаков под его командой приблизились к знакомому месту у опушки леса.

Когда отряд остановился на пригорке, к Грекову, глядящему в бинокль, как и накануне, подъехал Томилин.

— Петр Михайлович, — где же усадьба?

— Вот я и сам смотрю: где? На том месте что-то горит…

В это время из кустов выбежал какой-то мужичонка.

Как оказалось потом, один из оставшихся в живых слуг усадьбы Валевицы.

— Матка Возка! Матка Возка! Что они наделали? — причитал он.