Машина пространства

Мы стали прислушиваться. Из-за двойных дверей, отделяющих столовую от гостиной, доносились громкие голоса, прерываемые длительными паузами. Отец расхаживал по комнате, и каблуки его нетерпеливо щелкали по натертому паркету.

Глава 2

Существовала одна часть дома, куда нам, детям, ходить запрещалось. В нее вела неказистая, выкрашенная в коричневый цвет дверь, прорубленная в треугольнике стены под лестницей черного хода. Дверь эта была всегда заперта, и до приезда Клайва Бордена я ни разу не видела, чтобы туда входил хоть кто-нибудь из домашних, будь то прислуга или члены семьи.

Розали когда-то сказала, что за дверью живут привидения. Она выдумывала устрашающие образы, а потом описывала их мне или оставляла дорисовывать моему воображению. В ее рассказах присутствовали изувеченные жертвы, заточенные в подземелье, треск, грохот и скрежет при попытках бегства, безутешные заблудшие души, не находящие умиротворения, лапы и когти, готовые сцапать нас в темноте, если мы пройдем слишком близко от двери; не забывала она и о призраках, замышляющих страшную месть всем, кто живет наверху при свете солнца. У Розали было преимущество – три года разницы в возрасте, и она знала, чем меня напугать.

В детстве я постоянно испытывала страх. Наш дом – не для слабонервных. Тихими зимними вечерами усадьбу обволакивает странное безмолвие. Иногда его нарушают едва слышные, необъяснимые звуки: какие-то звери и птицы вдруг начинают двигаться, чтобы согреться; деревья и кусты шуршат ветвями; отдаленные голоса усиливаются и искажаются в узкой долине; вдоль дороги, огибающей наше поместье, тянутся жители ближней деревни. Иной раз по долине проносится северный ветер, который шелестит на вересковой пустоши, воет в скалах и заброшенных выгонах, свистит в прорезях ставней и карнизов. А дом уже очень стар, он хранит память о множестве судеб и несет на себе шрамы множества смертей. Неподходящее место для впечатлительного ребенка.

Внутри дома все вызывало у меня гнетущее чувство тревоги: мрачные коридоры и лестничные колодцы, потайные закутки и ниши, темные настенные украшения и суровые старинные портреты. В наших жилых комнатах стояла современная мебель, горел яркий свет, но за пределами их уютного мирка повсюду витали мрачные напоминания о глухих сумерках, усопших предках и древних трагедиях. Я научилась проходить по некоторым закоулкам, ускорив шаг и глядя прямо перед собой, чтобы не видеть теней этого жуткого прошлого, карауливших меня днем и ночью. Одним из таких мест был нижний коридор, рядом с лестницей черного хода, где находилась та самая выкрашенная коричневым дверь. Иногда я невольно замечала, что она слегка смещается, как будто изнутри на нее что-то давит. Происходило это, должно быть, из-за сквозняков, но, если мне случалось уловить такое движение, я непременно представляла себе коварное чудище, не оставлявшее тайных попыток открыть эту дверь.

Все свое детство – и до, и после приезда Клайва Бордена – я старалась побыстрее миновать эту дверь в дальнем конце коридора и не глядела в ее сторону, разве что случайно. У меня никогда не возникало желания остановиться и прислушаться к доносящимся оттуда звукам. Я лишь ускоряла шаги, стараясь полностью от нее отрешиться и сделать вид, будто ее не существует вовсе.

Нас троих, Розали, меня и маленького Ники Бордена, оставили сидеть в гостиной, через стену от столовой, где взрослые все еще были заняты своими непонятными нам раздорами. Обе эти комнаты выходили в коридор, где находилась коричневая дверь.

Голоса опять зазвучали громче. За кем-то хлопнула дверь. Я услышала голос матери – похоже, она была расстроена.

Потом через гостиную торопливо прошагал Стимпсон, который тут же скрылся в столовой. Он открыл и закрыл дверь очень быстро, но мы успели заметить всех троих взрослых; они еще не отошли от стола, однако уже поднялись со своих мест. Мелькнувшее передо мной лицо матери было искажено страданием и гневом. Симпсон мгновенно захлопнул дверь, не дав нам прошмыгнуть следом, и, видимо, прислонился к ней с другой стороны, чтобы мы, чего доброго, не вошли в столовую.

Зазвучал властный голос отца. Такой тон всегда сулил неприятности. Потом что-то произнес Клайв Борден, и отец ответил ему раздраженно и громко, так что до нас донеслось каждое слово.

– Непременно сможете, мистер Борден! – выкрикнул он, и от волнения голос его зазвучал фальцетом. – Уж теперь-то сможете! Сможете, черт побери!

Мы услышали, как открывается дверь из столовой в коридор. Борден опять что-то возразил, но все так же невнятно.

И тут Розали шепнула мне на ухо:

– По-моему, папа сейчас откроет коричневую дверь!

Мы обе затаили дыхание, и я в панике прижалась к Розали. Заразившись нашими страхами, Ники зашелся воплем. Я и сама взвыла, чтобы не слышать, что делают взрослые.

Розали на меня шикнула:

– Тише ты!

– Не хочу, чтобы они открывали эту дверь! – закричала я.