Машина снов (СИ)

Однако, несмотря на кажущееся внешнее спокойствие, изнутри Марка точила, грызла мучительная жажда вырваться отсюда, из этой тоскливой пылищи, чтобы снова очутиться в гуще битвы. Ему казалось удивительным состояние противоестественного покоя, внезапно окружившего их, и даже не столько само это состояние, а способность его родных сохранять спокойствие в ситуации, когда столько немыслимого прямо сейчас, в эту самую минуту происходит за этими стенами. Иногда он в приступе тихой ярости хватался за пояс, там, где обычно висел его меч, но неприятная пустота напоминала ему, что меч «временно изъят на хранение». И это только подхлёстывало его.

Чтобы как-то успокоиться, он начал было думать о Пэй Пэй, но эти мысли, обычно погружающие его в пучину сладких и красочных грёз, так плохо сочетались с неуёмными вспышками ярости, зарницами взрывающимися где-то на периферии сознания, что он оставил эти попытки и вдруг поймал себя на мысли, что из его груди вырывается тихий ноющий звук – скрипящая доминанта скуки, приправленной бессильным гневом. Он легко поднялся с кресла, подошёл к окну, разбрызгивая почти невидимые песчаные завитки, и чуть подвинул ставню, боясь неуместно скрипнуть ею. До его сознания вдруг донеслись слова отца, который, видимо, говорил уже очень долго:

– Стоило тумену Тогана покинуть мятежный Аннам, который уже почти полностью подчинился власти Великого хана, как восставшие из пепла аннамиты нанесли оставшимся войскам сокрушительное поражение и вернули себе контроль над большей частью страны. Мы, конечно, всё ещё удерживаем Мянь, но в Тебете нам подчиняется только Амдо. Разбойная страна Кхам по-прежнему признаёт власть Великого хана только формально. Чиновников убивают, военные отряды беспощадно грабят.

Высадка в Ниппон окончилась провалом, мы потеряли множество кораблей. Я слышал, что в западных улусах к власти пришёл Туда-Менгу, исповедующий сарацинскую веру, а это не просто какие-то мелкие дрязги между мунгалами, это раскол. И в это время Великий хан готовит поход на Яву. А тем временем его тумен в Фукиене боится высунуть нос за пределы кольцевого канала, опоясывающего порт, – размеренно, словно врач, зачитывающий слишком длинный диагноз, проговорил Николай, сцепив за спиной пальцы и медленно прохаживаясь по покоям, нарочито переваливаясь с пятки на носок, заставляя доски пола тихонько поскрипывать.

– Меня куда больше заботит этот дурацкий домашний арест, – нервно сказал Марко, вглядываясь в узкую щель между ставнями, где маячила массивная фигура стражника, закованного в воронёные латы. – Мне нужно выйти отсюда. Мы здесь уже почти целый день.

Николай внезапно перестал ходить взад-вперёд и с удивлением уставился на сына. Тот совершенно не обращал внимания на отца, прикованный к окну, словно кот, следящий за нервным полётом бабочки. Матвей отставил свою всегдашнюю забаву – вырезывание маленьких деревянных мунгальских всадников – и оторопело посмотрел на племянника, внезапно потерявшего малейшее представление о приличиях и сыновнем почтении. Если бы фигура свирепого воина, скалившегося с гобелена, украшавшего входную дверь в павильон, внезапно исторгла из нарисованной груди боевой клич, Николай с Матвеем удивились бы куда меньше, чем теперь. Что он мямлит, этот неоперившийся птенец, этот молокосос?

– Сын, – медленно произнёс приосанившийся Николай. В этот момент он словно стал выше ростом, благообразнее и честнее, будто бы внезапно изобразил икону.

– М? – легкомысленно бросил Марко через плечо, по-прежнему не отрывая взгляда от усатого приземистого тюрка, важно расхаживавшего за окном, положив руку на рукоять кривой сабли.

– Сын, ты меня слышишь?

– Да, конечно.

– Меня коробит твоё легкомысленное отношение к отцовским словам…

– Не сейчас, папа, – небрежно бросил Марко и внезапно пошёл ко входу в покои.

Николай неприлично вытаращил глаза от удивления, приподнял брови, благообразная маска внезапно уступила место глуповатому стариковскому выражению лица, на котором, помимо тщательно культивируемой привычки изображать придурочную глуховатость, читалась и уязвлённая гордость. Он протянул руку в направлении сына, но его пальцы лишь веером пробежались по пустоте, словно бы почтенный старец вздумал бросить на пол щепоть муки. Николай беспомощно посмотрел на брата, словно бы глазами призывая его образумить зарвавшегося юнца.

– Марко! – зычно крикнул Матвей, выходя из-за стола. Его голос дрожал от ярости. – Ты ничего не хочешь нам объяснить?

Марко обернулся, с удивлением посмотрел на родственников, словно бы обнаружил в комнате заговоривших по-италийски мышей, и, буквально на секунду призадумавшись, ответил:

– Не понимаю. Что именно ты хочешь услышать сейчас?

– Я хочу услышать объяснение причин такой фамильярности. Я хочу знать, почему ты нарочито игнорируешь речь собственного отца. В конце концов, мы полагали, что держим некий семейный совет. Я хочу знать, почему ты демонстрируешь такое явное неуважение к своему отцу и мне?

– А, это, – скучно бросил Марко. – Изволь.

– Ну же?