Машина снов (СИ)

В тот вечер за половину ляна серебра Чжао Полосатый стал государственным преступником. Во всяком случае, так он думал. На все попытки расспросить незнакомца, что он делает на хоздороге и почему пытается покинуть дворец незамеченным, белёсый сумасшедший отвечал странной усмешкой. И только когда Чжао совсем достал его расспросами, холодно спросил в ответ:

– А с чего это ты вдруг решил, что ты что-то можешь защитить?

И так нехорошоон сказал это, что Чжао Полосатый поклялся

никогда больше ни о чём его не спрашивать. А ну его к бесам, подумал. На него глянешь, так сразу в сортир охота. А как ляпнет чего, сразу и не поймёшь, а когда дотумкаешь, аж пот прошибает. Придурок, что с него взять?! Одно слово – полоумный. Только полоумный может столько денег заплатить, не торгуясь. Чжао пробовал и торговаться, но посмотрел в эти жуткие рыбьи глаза и замолк. Раз уж я теперь предатель, что с того? По крайней мере, с выгодой. От добра добра не ищут. Хватит мне теперь и на домик, и на женитьбу.

А предательство требовалось простое. Чжао Полосатый не вносил в свой отчёт маленькую деталь: каждое утро сумасшедший покидал дворец, переодевшись торговцем, на скрипучей арбе. А почти каждый вечер возвращался обратно. Иногда он задерживался на сутки. Как он объяснялся со стражей там, за стеной, Чжао Полосатому было неведомо (про Кончак-мергена он не знал). Да это и не его дело. Его дело – не видеть того, что не положено. Да деньги свои сберегать.

Через две недели остова двух других машинбыли готовы. Марко снял большой склад близ Таможенного стола, вроде как под хлопок-сырец и тонкорунную шерсть с севера. Проклеенные дорогостоящим пальмовым волокном, привезённым морем с Явы, брусья будущих скелетов дозревали под грязно-белыми хлопьями ваты, приглушавшими отвратительный запах клея, изготовленного из рыбьей кости. Муслин для занавесей отбеливался под весенним солнцем над пологой крышей склада, превращая его в глазах Марка в таинственный корабль, готовый к отправке. Тугие полотна гудели под ветром, отдаваясь в сердце молодого венецианца небесной музыкой. Всё его тело пело в предвкушении новых путешествий, он отчего-то чувствовал ту же непонятную радость, что будоражила его во времена, когда он подростком мечтал о путешествии на край земли в команде отца.

Все необходимые материалы Марко покупал через разных посредников, малыми партиями, чтобы не вызвать подозрений у шныряющих повсюду ханских соглядатаев. Иногда он действовал через посредников, один вид которых вызвал бы брезгливую гримасу у дворцовой публики. Иногда ему приходилось вступать в переговоры самому, и тогда он долго переживал приступы паранойи, ему казалось, что все его действия записываются невидимым учётчиком, всё, вплоть до самых незначительных мелочей, вплоть до мимолётных мыслей. Но что-то необъяснимое толкало его дальше. Чувство риска, чувство того, что он совершает сейчас нечто недозволенное, выходящее за пределы его молчаливых договорённостей с Хубилаем, пьянило, кружило голову, дразнило и заставляло вновь и вновь покидать пределы дворца на скрипучей арбе под видом нищего крестьянина, замотанного в тряпьё.

Великий хан, медленно приходивший в себя после недавнего неудачного покушения на императорский кортеж, не звал его ко двору, что немного раздражало Марка. Каждое утро он по установленному образцу аккуратно справлялся у начальника службы протокола, нужен ли он Хубилаю, и каждый раз, получая отрицательный ответ, испытывал двоякое чувство растерянности и свободы. Растерянности от того, что император так и не дал оценку происходящему и не определял его дальнейших действий, с другой стороны, впервые Марко не ощущал над собою тени тяжкой ханской десницы, что походило на первую самостоятельную прогулку ребёнка, которого родители отпустили во двор.

Нанятые для работы четверо катайских плотников были уверены, что строят камнемётные машины, поэтому Марко мог быть относительно спокоен: только самоубийца мог рассказывать встречному и поперечному катайцу о тайной работе над военной машиной. Таким образом, Марку удалось держать всё более-менее в секрете. Конечно, о полной уверенности не могло идти и речи, но Кончак-мерген, исправно сообщавший ему о малейших слухах, молчал о странной возне в одном из складов, стало быть, всё шло по плану.