Машина страха

– Они в ссоре… Очень сильной ссоре. Адель не может простить, что… – Афина не договорила. Но и без того ясно: появление молодой мачехи вызвало у дочери Иртемьева ненависть. И только ненависть. К ним обеим.

– Где находится ваша дача?

Афина выразила удивление.

– Иона Денисович не снимает дачу…

– Загородный дом?

– Отошел в приданое дочери… Он там не бывает.

– Прошу проверить, чего из вещей вашего супруга нет на месте, – сказал Ванзаров.

Опираясь на руку Веры, Афина встала. Она сходила в кабинет и прихожую и вернулась с известием, что Иона Денисович ушел в осеннем пальто и шляпе. Прочие вещи на своих местах. Включая его портфель. Нет только дорожного саквояжа.

– Сколько ваш муж обычно имеет при себе денег? – спросил Ванзаров.

– Точно не знаю… Немного, рублей двести-триста…

Мадам Иртемьева совсем не разбиралась в деньгах. Или считала небольшой сумму, в два раза большую месячного жалованья чиновника полиции.

– Господин Ванзаров, позвольте нам с Верой вернуться в гостиницу, не хочу, чтобы Иона Денисович застал нас здесь, – сказала Афина. – Будет новый скандал… Пожалейте мои нервы…

Страх перед мужем был столь велик, что мадам Иртемьеву не интересовала судьба оставляемой квартиры и не беспокоил вопрос, что в ней делает полиция. Ей было все равно, как будто она приняла для себя важное решение и теперь готова идти до конца. Он только спросил, нужно ли проводить их городовому. Дамы не нуждались в провожатых.

Они простились.

Квартира осталась в полном распоряжении Ванзарова. Нельзя было побороть искушение.

Первым делом он проверил, что скрывает черный платок, который так интересовал господина Мурфи. Под ним оказался стеклянный колокол, под каким обычно держат дорогие каминные часы. Вместо часового механизма на невысоком мраморном постаменте стояла вытянутая стеклянная емкость, закрытая резиновой пробкой. Внутри нее, как в Кощеевом яйце, пряталась катушка, обмотанная медным проводом. В резиновую пробку был вделан тонкий металлический стержень, в нижней части которого крепилась тонкая стрелка от большого компаса. Стрелка висела точно над расчерченным кругом, закрепленным над катушкой. Постамент прибора украшала медная табличка с гравировкой: «dr. H. Baraduc».

Ванзаров тихонько постучал по стеклу. Стрелка вздрогнула и замерла. Иных чудес прибор не явил. Оставалось накрыть его платком, как говорливого попугая.

В кабинет Иртемьева Ванзаров вошел, как в пещеру сокровищ. Было чему позавидовать. Огромный письменный стол с чернильным прибором и двумя лампами, шкаф под потолок, заставленный книгами на нескольких языках. В углу на стативе полированного черного дерева – плоская камера Эрнемана под пластинку 13×18. Вещь изумительная: черный кожаный мех, двойное растяжение с кремальерой[22], патентованный спуск «Боб» на ¹/₁₀₀ секунды, второй видоискатель «Ньютон» для съемки на высоте глаз, объектив «Carl Zeiss». Давняя мечта: взять такое чудо и уехать в отпуск в Грецию, чтобы снимать исторические развалины. Только мечта не по карману: одна камера без штатива обойдется в сто сорок рублей, месячное жалованье. Сколько стоит домашняя фотографическая лаборатория в другом углу, не стоит и считать. Недостижимое удовольствие для чиновника сыска.

Заниматься обыском, а тем более лезть в ящики письменного стола Ванзаров не имел никакого права. Но риск того стоил.

И он рискнул.

Прикрыв дверь, чтобы не смущать пристава, Ванзаров проверил содержимое стола. Вместо бумаг, дневников или писем ящики были наполнены медными проводами, винтиками, заклепками, железками и прочим мусором, каким забита любая слесарная мастерская. Как будто Иртемьев не вращался в спиритических кругах, а служил инженером электрической компании.

В нижней секции книжного шкафа обнаружился железный ящик. Внутри хранились фотографии. В отличие от семейного альбома они были собраны аккуратными стопками и перетянуты резинкой. В каждой – по пять-шесть портретов. Иртемьев был не слишком хорошим фотографом. Снимки или темные, или пересвеченные, со следами некачественной проявки и печати. Зато портреты любопытные. Иртемьев снимал одного героя в нескольких состояниях. Первый снимок всегда был обычный и спокойный. Зато на следующих эмоции отчетливо проявлялись. Чаще всего выражение лица было довольно мрачным или испуганным. Как будто Иртемьев старательно портил людям настроение. Некоторые барышни утирали слезы. Пересмотрев все стопки, Ванзаров не мог забрать с собой даже несколько снимков. Во всяком случае сейчас. Зато узнал вкусы Иртемьева-фотографа.

Тщательно удалив следы обыска, Ванзаров зашел на кухню. Лебедев как раз выбрался из кладовой, стягивал кожаный фартук и резиновые перчатки, в которых осматривал тела.

– Ну, друг мой, расскажите: за что ваш спирит так невзлюбил горничных и кухарок? – спросил он.

– Вопрос в другом: зачем он доводил женщин до слез.

Аполлон Григорьевич даже поморщился: он ожидал нечто большее.

– Супруга вам нажаловалась?

Если сейчас рассказать о коллекции фотографий, Аполлон Григорьевич душу вынет, пока не ознакомится. И пристав его не удержит.