Машина влияния

Письмо между Тауском и Наталией А. Ее аппарат, повторим еще раз, действует на расстоянии, как и машина Джеймса Тилли Мэтьюза. Аппарат влияния как любая проекционная техника предполагает расстояние. Более того, аппарат в данном случае, в случае отчуждения – это всегда уже расстояние. Эта машина «производит отделение (separation) и затем движется в сторону коллапса этого различия через своеобразную передачу (transmission), имитирующую электричество и телеграф. Передача и дистанцирование – два основных вопроса теоретического и симптоматического интереса Тауска»[183]. Машина влияния не только отделяет и отчуждает, но и осуществляет трансмиссию, налаживает коммуникацию.

33. Телепатический аппарат и телепатология

Пациентка Тауска не знает в точности, как влияет на нее аппарат, но догадывается, что телепатически. С далекого расстояния невидимые злодеи с помощью аппарата «создают ей слизь в носу, отвратительные запахи, сновидения, мысли, чувства»[184]. С расстояния сбивают они ее с мыслей, не дают спокойно писать. Расстройство Наталии А. вполне можно назвать «телепатологией, патологией телекоммуникации»[185]. Из-за аппаратных неполадок мысли не выписываются.

Действие на расстоянии, телепатия, передача мыслей для Фрейда включает, если не сказать, ставит в центр рассмотрения вопрос о желании: «путем индукции от одного человека к другому передается не просто фрагмент безразлично какого знания, а необыкновенно сильное желание какого-либо человека»[186], причем желание бессознательное.

Наталия А. указывает на то, что в ее случае действует гомеопатическая магия. Иначе говоря, аппарат влияния – средство, инструмент, действующей по принципу подобия. Сам аппарат и есть двойник, переходная копия. Когда им манипулируют, то «все то, что происходит на аппарате, фактически происходит и на ней. Если уколоть аппарат, то она почувствует этот укол на соответствующем участке своего тела»[187]. Злодеи, преследователи, бандиты, врачи, манипулирующие с машиной, занимают в данном случае место зловредных шаманов. Поначалу они «путем манипуляций на гениталиях аппарата, ей также создавали сексуальные ощущения. Но с некоторых пор у аппарата больше нет гениталий»[188]. О гениталиях чуть позже, а сейчас о том, что один из тех, кто начинал манипуляции с машиной, Наталии А. хорошо знаком: «Мужчина, пользовавшийся этим аппаратом, чтобы преследовать больную, действовал из ревности. Это отвергнутый ею жених, профессор университета»[189].

Вот он, казалось бы, машинист! Наконец-то! Но не тут-то было. Профессор растворяется, знакомый мужчина – любитель манипулировать машиной – исчезает. Его место занимает банда неизвестных. Злодеи-машинисты первым делом создают мысли. Без них аппарат не построить.

Тауск говорит о симптоме «больному создают мысли». Чтобы понять сфабрикованный характер мыслей, всегда уже отчуждающую диспозицию символического, телепатическое действие несуществующего Другого, нужно не забывать о родах субъекта. Роды в символическую купель сообщают о производстве мыслей.

Тауск рассказывает о ребенке, которого подчиняет себе язык, точнее, об инфантильной фазе, «на которой господствует мнение о том, что другие знают мысли ребенка»[190]. Как им их не знать, если от них мысли исходят. Ребенок в этом уверен, он в это свято верит. На каком основании возникает эта вера? На том, что слова, из которых собираются мысли, всегда уже приходят извне, принадлежат Другому. Эта вера в знание другими мыслей основана на том, что ребенок рождается в предуготовленную ему символическую купель. На том основании, что ребенок органически беспомощен, что он целиком и полностью зависит от всемогущего Другого. Тауск эту мысль подтверждает: «ребенок один сам по себе ничего не может, а принимает все от других людей, использование конечностей, язык, мысли»[191]. Тауск еще раз, в примечании, ссылается на комментарий Фрейда к его статье:

При обсуждении данной работы в Венском психоаналитическом обществе Фрейд особенно подчеркнул учение детьми говорению как источник этого отстаиваемого мною убеждения ребенка, что другие якобы знают его мысли. Ведь с языком ребенок одновременно получает мысли других, и его убеждение, что другие знают его мысли, таким образом, кажется действительно обоснованным, точно так же, как и его чувство, что язык и с ним мысли для него «создали» другие[192].