Машинерия портрета. Опыт зрителя, преподавателя и художника

Словосочетание «визуальная метафора», строго говоря, тавтология: метафора всегда визуальна, всегда содержит сильный зрительный образ. Синестезия – единственное исключение, и то большой вопрос, можем ли мы представить себе вкус борща и сравнить его со звуком тромбона, не представив себе тарелку борща и тромбон.

Словом «синестезия» называется еще и нейрологический феномен, при котором мозг путает каналы поступления чувственной информации. Синестеты видят звук, слышат запахи, осязают цвета. Для большинства такие чувственные опыты недоступны, но все мы отлично понимаем, что такое теплый цвет или мягкий вкус. В этом смысле синестезия – чисто интеллектуальный прием: мы держим в одной руке, например, визуальное впечатление (рука здесь – метафора той области чувственной памяти, что связана с конкретным органом восприятия), а второй рукой перебираем звуковые, вкусовые, тактильные ощущения в поисках наиболее подходящего или наименее неподходящего. Когда мы осознаем, вербализуем впечатление и пропускаем через соседние органы чувств, оно заостряется и сильнее врезается в память.

Я впервые осмысленно столкнулся с синестезией в юности, прочитав в журнале «Крокодил» эпиграмму Валентина Гафта на актрису Татьяну Доронину:

Как клубника в сметане,
Доронина Таня,
Ты такую другую поди поищи.
У нее в сочетанье
тончайшие грани,
Будто малость «Шанели»
накапали в щи.

Гафт окрашивает и обогащает знакомый образ («Любите ли вы театр так, как люблю его я?» – с сильным придыханием) вкусом и запахом, которые вдобавок противоречат друг другу. И борщ, и духи вызывают позитивные ассоциации, но только по отдельности: духи приятно пахнут, но ужасны на вкус. Смешивая вкус с запахом (и с внешностью Дорониной), Гафт создает синестетический оксюморон, и это тот самый внутренний конфликт, противоречие, которое становится двигателем портрета. Вдобавок, начиная с третьей строки, в тексте появляется аллитерация шипящих, которая добавляет к накалыванию «Шанели» в щи шипения, как будто это волшебное зелье и из щей идет зеленоватый дымок.

Эл Хиршфельд – безусловный король графической эпиграммы. Его работы – летопись театрального Бродвея почти за столетие, начиная с конца 1920-х годов и заканчивая началом 2000-х. Портрет братьев Гершвин – яркий пример музыкальной синестезии в графике. Извилистые линии, удары черного цвета и фактурные, шершавые участки, к которым присоединяется подпись справа, не просто ритмизируют лист, они разнесены по частотам и функциям, подобно камерному музыкальному трио: скрипка, контрабас и, например, стиральная доска, каждый инструмент ведет свою партию.

Эл Хиршфельд

Портрет Джорджа и Айры Гершвинов

Синестетический опыт не обязательно формируют элементы изображения самого героя. В «Песне для Боба Дилана» Дэвид Боуи сравнивает его голос со смесью песка и клея (мне, к слову, голос Дилана кажется лимонным соком, особенно в сочетании с губной гармоникой). Визуально такая метафора может проявиться через фактуру. В процессе работы этот элемент находится на одной из последних стадий, но решение о синестетическом звучании портрета нужно принимать в самом начале, отталкиваясь от того, какие ощущения вызывает герой. Здесь нужно либо выбрать инструмент, который сразу сообщит изображению специфическую фактуру (акварель, уголь, фотоколлаж), либо запасти место для маневра на финальной стадии, когда фактура будет создаваться цифровыми средствами, детализацией или орнаментом. То же касается цвета.

Синестезия – универсальный ключ к визуальному опыту. Мы рождаемся полными синеететами, все наши младенческие опыты абсолютно целостны: яблоко – прохладнокислосочнокраснотяжелое, кошка – пушистотепломягкоурчащая и т. д. Ребенок всё тащит в рот потому, что ему необходимо знать, каков предмет на вкус и на ощупь языком, чтобы завершить процесс познания. Тот, кому приходилось учить ребенка различать цвета, знает, как бесит на определенном этапе его неспособность понять, что огурец зеленый и крокодил тоже, что синий кубик синий, как небо. Перед ребенком стоит невероятно сложная задача отделить, абстрагировать цвет от суммарного опыта столкновения с предметом. Зеленый цвет огурца и зеленый цвет нарисованного крокодила для него никак не связаны между собой, это кардинально разные опыты. Обучение языку – это обучение абстракции: язык разрушает, расслаивает наши целостные опыты на слова («синий», «тяжелый», «сладкий»). У «настоящих» синестетов этот процесс нарушен, но все мы в глубине остаемся детьми и от всех опытов ждем целостности. Слушая музыку, мы притопываем ногой и закрываем глаза: так к слуховому впечатлению добавляется телесное, осязательное, механическое, а лишняя, неадекватная этому опыту визуальная информация блокируется, освобождая место воображению.