Машины зашумевшего времени

          …в тот год Метевски отправился в America del Sud
(а Папа манерой держаться смахивал на мистера Джойса,
Ватикан многому научил его, — прежде он не был таким)
Маркони, как в старину, преклонил колени,
          ну просто Джимми Уокер во время молитвы.
Его Святейшество учтиво полюбопытствовал,
          наблюдая, как Его Высочество выпускал
электрические щелчки в атмосферу.
          Лукреции
нужна была кроличья лапка,
          и он, Метевски, сказал одной из сторон
(трое детей, пять абортов, пятый загнал ее в гроб)
          сказал им: «те ребята взяли больше оружия
(так рабочие сигарных фабрик, чьи движения чересчур монотонны,
могут производить необходимые операции почти машинально,
и в то же самое время слушать чтецов, приглашенных,
чтобы развлечь их во время
работы; Декстер Кимбалл, 1929)

Не покупайте, пока не дождетесь нас».

И он пересек границу
          и сказал другой стороне:
«У них больше оружия, не покупайте,
          пока не дождетесь нас».
[…]
И два афганца оказались в Женеве,
Хотели выяснить, не продается ли оружие по дешевке,
Так как слышали, что некто должен разоружаться.

(«Canto XXXVIII», неопубликованный перевод Я. Пробштейна[417]

)

Паунда невозможно считать участником движения ЭППИ в том же смысле, в каком ими были Дж. Дос Пассос или Вс. Вишневский, при всем различии между ними, так как тексты Паунда намного сложнее, чем у остальных участников ЭППИ. Тем не менее «Одиннадцать новых Cantos» довольно заметно перекликаются с тогдашними произведениями авторов ЭППИ сразу по многим признакам.

«Эпическая глобализация» была характерна для всего направления ЭППИ, вплоть до его последнего представителя — Александра Солженицына.

* * *

Слова «эпос» и «эпическое» в 1920–1930-е годы и в советской критике, и в европейской левой эстетике использовались в двух разных значениях, которые первоначально были близки, но со временем все более расходились. Одновременно с авангардными теориями Ланиа, Пискатора, Брехта и Дёблина в СССР появились призывы создать «новый эпос» как историческую мифологию «победившего класса». Историю этого советского понимания слова «эпос» исследовал Константин Богданов. «О необходимости „большого эпоса“ в пролетарской литературе рассуждал, в частности, А. Луначарский, приветствуя в 1924 году на страницах журнала „Октябрь“… появление больших поэм Александра Жарова и Ивана Доронина. […] Единомышленники Луначарского и Безыменского, группировавшиеся вокруг журнала „Октябрь“, настаивают на жанровых и поэтических достоинствах эпоса, не имеющего себе равных в литературе по объективности, широте замысла и величественности»[418].

В советском, как и в левом западноевропейском контексте слово «эпос» обозначало искусство антиперсоналистическое, не центрированное вокруг фигур одного или нескольких главных героев. В обоих случаях «эпос» понимался как реакция на исторические катаклизмы, которые требовали для своего понимания новой организации нарратива.

Но советское понимание эпоса было антиавангардистским и антианалитическим. Для Брехта и Дёблина архаическая мифология была материалом, требующим при использовании критического взгляда. Для советских «эпиков», включая таких изощренных философов культуры, как живший тогда (в 1933–1945 годах) в СССР Георг Лукач и его младший друг Михаил Лифшиц, современная действительность, возрождавшая на новом уровне черты архаического общества, была местом буквального сотворения новой мифологии[419].