Маска Черного Тюльпана

Внизу, где стояли мы с Колином, между полок расположились четыре высоких окна: два — в восточной стене, два — в северной; на всех толстые красные шторы с синей отделкой в тон синему, в красную крапинку, ковру. На западной стене книжные полки уступали почетное место массивному камину, достаточно просторному, чтобы зажарить в нем быка. А резным, похожим на шлем колпаком его дымохода не побрезговал бы сам Айвенго.

Одним словом, библиотека была готической фантазией.

У меня вытянулось лицо.

— Она не подлинная.

— Нет, святая наивность, — сказал Колин. — Весь дом был распотрошен незадолго до начала века. Прошлого века, — добавил он многозначительно.

— Распотрошен? — проблеяла я.

О, конечно, я знаю, это глупо, но я лелеяла романтические мечты о прогулках по тем местам, где гулял Пурпурная Горечавка, мечтала посидеть за столом, где он писал свои срочные послания, от которых зависела судьба королевства, осмотреть кухню, где готовили ему еду… Я мысленно скорчила себе рожу. Если так пойдет, еще один шаг — и я начну рыться в мусоре Пурпурной Горечавки и прижимать к трепещущей груди выброшенные бутылки из-под портвейна.

— Распотрошен, — твердо повторил Колин.

— А план этажа? — жалобно спросила я.

— Полностью изменен.

— Черт.

Морщинки смеха по сторонам рта углубились.

— В смысле какая жалость для потомства, — извернулась я.

Колин поднял бровь.

— Дом считается одним из выдающихся образцов архитектурного и прикладного искусства данного направления. Значительная часть обоев и штор созданы Уильямом Моррисом[1], а в старой детской камин выложен плиткой от Берн-Джонса[2].

— Прерафаэлитов явно переоценивают, — с горечью заметила я.

Заложив руки за спину, Колин подошел к окну.

— Парк не меняли. Вы всегда можете пройтись по нему, если Викторианская эпоха начнет давить.

— В этом не будет необходимости, — ответствовала я со всем достоинством, на какое была способна. — Все, что мне нужно, — это ваш архив.

— Совершенно верно, — отрывисто бросил Колин, отворачиваясь от окна. — В таком случае давайте к нему и обратимся.

— У вас есть специальная комната для хранения документов? — спросила я, едва поспевая за ним.

— Ничего особенного.

Колин направился к одному из книжных шкафов, заставив меня на секунду встревожиться. Книги на полке, несомненно, выглядели старыми — по крайней мере если пыль на корешках о чем-нибудь говорит, — но все это были книги. Печатные издания. Когда миссис Селвик-Олдерли сказала, что в Селвик-Холле имеются записи, она не уточнила, какого рода записи. Вполне возможно, она подразумевала одну из этих жутких викторианских публикаций, изданную на средства автора, составленную из «пропавших» архивов и названную «Некоторые документы, принадлежавшие семье Селвик, но по трагической случайности оброненные в прошлом году в уборную». В них никогда не указывались источники, а публиковались обычно только те сведения, которые автор находил интересными, выкидывая все, что могло бросить тень на славное прошлое предков.

Но Колин прошел мимо рядов переплетенных в кожу книг и легко — и неожиданно — присел на корточки перед украшенной искусной резьбой панелью красного дерева высотой до колена и шедшей по всему периметру библиотеки.

Ахнув, я чуть не споткнулась о Колина, остановившись так резко, что стукнулась коленом о его лопатку. Ухватившись, чтобы не упасть, за край книжной полки, я в изумлении наблюдала, как Колин перегнулся через деревянную панель, головой заслоняя свои манипуляции. Мне были видны только выгоревшие на солнце волосы, с наступлением осени потемневшие у корней, и согнутая спина, широкая и мускулистая под рубашкой. В спертом воздухе запертых комнат, старых книг и гниющей кожи повеяло ароматом шампуня от недавно вымытых волос.

Я не видела, что делал Колин, но, должно быть, он повернул какую-то задвижку, потому что панель открылась; стык был ловко замаскирован покрывавшим дерево узором. Теперь, когда я знала, что искать, ничего таинственного во всем этом не было. Обведя взглядом комнату, я увидела, что панель не примыкала вплотную к книжным шкафам, оставляя между ними пространство фута в два глубиной.

— Это все стенные шкафы, — коротко пояснил Колин, стремительно выпрямляясь рядом со мной.

— Ну конечно, — откликнулась я, будто все это время знала и у меня ни на минуту не возникло тревожных мыслей о вынужденном чтении поздневикторианских копий.

В одном я была уверена: мне нет нужды волноваться, что придется развлекаться чтением старых номеров «Панча». Тут находились стопки тяжелых фолиантов, переплетенных в бумажные обложки с узором под мрамор, куча плоских картонных конвертов, застегнутых на петли из тонкой бечевки, и масса светло-серых коробок из бескислотной бумаги, предназначенных для хранения разрозненных документов.

— Как вы могли все эти годы никому этого не показывать?! — воскликнула я, падая на колени перед стенным шкафом.

— Легко, — сухо ответил Колин.