Маска и душа

И вотъ въ это мое пребыванiе въ Варшавѣ мнѣ была дана возможность увидѣть Саконтянскiй лѣсъ, гдѣ во время наступленiя нѣмцевъ шли бои. Лѣсъ находится въ нѣсколькихъ верстахъ отъ Варшавы. Сопровождалъ меня туда одинъ веселый и любезный польскiй фармацевтъ, который всю дорогу, не то въ мою честь, не то подъ сильнымъ влiянiемъ пережитыхъ бомбардировокъ, стоя на подножкѣ автомобиля, палилъ въ воздухъ изъ револьвера.

Мѣсто битвы произвело на меня огромное впечатлѣнiе. Вѣковыя сосны были перерезаны пополамъ. Земля была изрыта вся снарядами. 3iяли свѣжiя ямы и овраги. Кое гдѣ валялись еще трупы ободранныхъ лошадей. А тутъ и тамъ, въ лѣсу, стояли деревянные кресты на свѣжихъ солдатскихъ могилахъ. На одномъ изъ этихъ крестовъ ухарски была надѣта разодранная солдатская шапка, и это ухарское «набекрень» въ соединении съ могилой, эта горячая нота молодечества въ холодномъ безмолвiи смерти создавали жуткое настроение. Я думаю, что трупъ убитаго не потрясъ бы меня съ такой силой, какъ эта пустая на крестѣ солдатская шапка. Я подошелъ къ этой могилѣ, снялъ шляпу и наклонился, ставъ на колѣно. И тутъ, въ рыхлой землѣ, я увидѣлъ, валялась какая-то книжечка въ синей обложкѣ. Я поднялъ ее. Это была солдатская книжка съ отметками объ успѣхахъ… Запыленную, въ кускахъ приставшей грязи и крови, я сталь ее перелистывать. Читаю:

— «За отлично-усердную службу»…

Какъ много въ этихъ нѣсколькихъ словахъ сказано! Что надо было вынести и перетерпѣть за эту «отлично-усердную» службу. И переходы, и траншеи, и адскiй огонь, и холодныя ночи, и недостатокъ снарядовъ, и открытая, беззащитная грудь… И вотъ — послѣднее усердiе, послѣднее отличiе: деревянный крестъ въ Саконтянскомъ лѣсу надъ могилой неизвѣстнаго солдата…

Въ Петербургѣ и Москвѣ, между тѣмъ, съ каждымъ днемъ становилось все скучнѣе и унылѣе. Для поддержанiя, должно быть, духа и бодрости въ Петербургъ прiѣхали выдающiеся представители союзной Францiи — Рене Вивiани и Альбертъ Тома. Петербургъ встрѣтилъ ихъ съ особенной теплотой. Отношения между обществомъ и властью были въ то время чрезвычайно напряжены. Для успѣшнаго веденiя трудной войны необходимо было «единенiе царя съ народомъ», какъ тогда говорили. Дума билась изо всѣхъ силъ, чтобы это единенiе наладить. А гдѣ то, въ высшихъ сферахъ, темныя интриги близорукихъ царедворцевъ пропасть между царемъ и народомъ все болѣе углубляли. И Вивiани, и Тома принадлежали къ лѣвому крылу французскихъ политическихъ деятелей. Ихъ участiе въ правительствѣ Францiи служило какъ бы предметнымъ урокомъ нашему Двору. Вотъ, смотрите, какъ едина Францiя! Въ Петербургѣ, помнится, поговаривали даже, что одной изъ цѣлей прiѣзда французскихь министровъ является желанiе повлiять въ этомъ духѣ на наше правительство, въ интересахъ войны. Какъ бы то ни было, французовъ приняли восторжено. Имъ устроили, между прочимъ, пышный и торжественный обѣдъ у Контана. Говорили прекрасный рѣчи, пили за побѣду до конца, обнимались и лобызались. Къ концу обѣда я запѣлъ «Марсельезу» къ большому восторгу французскихъ гостей и русскихъ хозяевъ… Брежжилъ темносинiй утреннiй свѣть, когда я въ 6 часовъ утра покинулъ праздникъ. Петербургъ одевался въ морозно-молочный туманъ. Я шелъ къ себѣ на Каменностровскiй — домой. И этотъ вечерь, такой искреннiй и веселый, остался бы въ моей душѣ безоблачно-радостнымъ воспоминанiемъ, если бы мой россiйскiй снѣгъ, въ это холодное россiйское утро, не хрустѣлъ бы подъ моими ногами съ особеннымъ какимъ то прискрипомъ, въ которомъ мнѣ слышалось: усердная, усердная, усердная служба… Хрустѣлъ подъ ногами россiйскiй снѣгъ въ туманное петербургское утро, и вспоминался мнѣ деревянный кресть и ухарски, на бекрень, надѣтая на него пустая солдатская шапка… Усердная, усердная, усердная…

54

Съ каждымъ днемъ становилось, между тѣмъ, яснѣе, что Россiя войну проигрываетъ. Всѣ чувствовали, что надвигается какая то гроза, которую никто не рѣшался называть революцiей, потому что не вязалось это никакъ съ войной. Что то должно произойти, а что именно — никто не представлялъ себѣ этого ясно. Въ политическихъ кругахъ открыто и рѣзко требовали смѣны непопулярнаго правительства и призыва къ власти людей, пользующихся довѣрiемъ страны. Но какъ на зло, непопулярныхъ министровъ смѣняли у власти министры, еще болѣе непопулярные. Въ народѣ стали говорить, что война неудачна потому, что при Дворѣ завелась измѣна. Любимца Двора, страннаго человѣка Григорiя Распутина, молва признала нѣмецкимъ агентомъ, толкающимъ Царя на сепаратный миръ съ Германiей. Раздраженiе было такъ велико, что молва не пощадила самоё Царицу. На счетъ этой больной и несчастной женщины распространялись самые нелѣпые разсказы, которые находили вѣру. Говорили, напримѣръ, что она сносится съ Вильгельмомъ II «по прямому проводу» и выдаетъ ему государственныя тайны. Солдаты на фронтѣ считали дурной приметой получать изъ рукъ Царицы георгiевскiй крестикъ — убьетъ немецкая пуля…