Маска и душа

238 Первымъ божьимъ наказанiемъ мнѣ — вѣроятно, именно за этотъ поступокъ — была реквизицiя какими то молодыми людьми моего автомобиля. Зачѣмъ, въ самомъ дѣлѣ, нужна россiйскому гражданину машина, если онъ не воспользовался ею для вѣрноподданнаго акта встрѣчи вождя мiрового пролетарiата? Я разсудилъ, что мой автомобиль нуженъ «народу», и весьма легко утѣшился. Въ эти первые дни господства новыхъ людей столица еще не отдавала себѣ яснаго отчета въ томъ, чѣмъ на практикѣ будетъ для Россiи большевистскiй режимъ. И вотъ — первое страшное потрясенiе. Въ госпиталѣ звѣрскимъ образомъ матросами убиты «враги народа» — больные Кокошкинъ и Шингаревъ, арестованные министры Временнаго Правительства, лучшiе представители либеральной интеллигенцiи.

Я помню, какъ послѣ этого убiйства потрясенный Горькiй предложилъ мнѣ пойти съ нимъ въ министерство юстицiи хлопотать объ освобожденiи другихъ арестованиыхъ членовъ Временнаго Правительства. Мы прошли въ какой то второй этажъ большого дома, гдѣ то на Конюшенной, кажется, около Невы. Здѣсь насъ принялъ человѣкъ въ очкахъ и въ шевелюрѣ. Это былъ министръ юстицiи Штейнбергъ. Въ начавшейся бесѣдѣ я занималъ скромную позицiю манекена — говорилъ одинъ Горькiй. Взволнованный, бледный, онъ говорилъ, что такое отношенiе къ людямъ омерзительно. «Я настаиваю на томъ, чтобы члены Временнаго Правительства были выпущены на свободу немедленно. А то съ ними случится то, что случилось съ Шингаревымъ и Кокошкинымъ. Это позоръ для революцiи». Штейнбергъ отнесся къ словамъ Горькаго очень сочувственно и обѣщалъ сдѣлать все, что можетъ, возможно скорѣе. Помимо насъ, съ подобными настоянiями обращались къ власти, кажется, и другiя лица, возглавлявшiя политическiй Красный Крестъ. Черезъ нѣкоторое время министры были освобождены.

Въ роли заступника за невинно-арестовываемыхъ, Горькiй выступалъ въ то время очень часто. Я бы даже, сказалъ, что это было главнымъ смысломъ его жизни въ первый перiодъ большевизма. Я встрѣчался съ нимъ часто и замѣчалъ въ немъ очень много нежности къ тому классу, которому угрожала гибель. По ласковости сердца онъ не только освобождалъ арестованныхъ, но даже давалъ деньги, чтобы помочь тому или другому человѣку спастись отъ неистовствовавшей тогда невежественной и грубой силы и бѣжать заграницу.

Горькiй не скрывалъ своихъ чувствъ и открыто порицалъ большевистскую демагогiю. Помню его рѣчь въ Михайловскомъ театрѣ. Революцiя — говорилъ онъ — не дебошъ, а благородная сила, сосредоточенная въ рукахъ трудящагося народа. Это торжество труда, стимула, двигающаго мiръ. Какъ эти благородныя соображенiя разнились отъ тѣхъ рѣчей, которыя раздавались въ томъ же Михайловскомъ театрѣ, на площадяхъ и улицахъ, — отъ кровожадныхъ призывовъ къ разгромамъ! Я очень скоро почувствовалъ, какъ разочарованно смотрѣлъ Горькiй на развиваюиияся событiя и на выдвигающихся новыхъ дѣятелей революцiи.

Опять таки, не въ первый и не въ послѣднiй разъ, долженъ сказать, что чрезвычайно мало понятна мнѣ и странна россiйская дѣйствительность. Кто нибудь скажетъ: такой то — подлецъ, и пошла писать губернiя. Каждый охотно повторяетъ «подлецъ» и легко держитъ во рту это слово, какъ дешевую конфетку. Такъ было въ то время съ Горькимъ. Онъ глубоко страдалъ и душу свою, смѣю сказать, отдавалъ жертвамъ революцiи, а какiе то водовозы морали распространяли слухи, что Горькiй только о томъ и думаетъ, какъ бы пополнить свои художественныя коллекцiи, на которыя, дескать, тратитъ огромныя деньги. Другiе говорили еще лучше: пользуясь бедою и несчастьемъ ограбленныхъ аристократовъ и богатыхъ людей, Горькiй за гроши скупаетъ у нихъ драгоцѣнныя произведенiя искусства. Горькiй, дѣйствительно, увлекался коллекцiонированiемъ. Но что это было за коллекцюнированiе! То онъ собиралъ старыя ружья, какiя то китайскiя пуговицы, то испанскiя гребенки и, вообще, всякiй брикъ-а-бракъ. Для него это были «произведенiя человеческаго духа». За чаемъ онъ показывалъ намъ такую замѣчательную пуговицу и говорилъ: вотъ это сработано человѣкомъ! Какихъ высотъ можетъ достигнуть человѣческiй духъ! Онъ создалъ такую пуговицу, какъ будто ни на что не нужную! Понимаете ли вы, какъ надо человѣка уважать, какъ надо любить человѣческую личность?..

Намъ, его слушателямъ, черезъ обыкновенную пуговицу, но съ китайской рѣзьбой, дѣлалось совершенно ясно, что человѣкъ — прекрасное творенiе Божье…

Но не совсѣмъ такъ смотрѣли на человѣка люди, державшiе въ своихъ рукахъ власть. Тамъ уже застегивали и разстегивали, пришивали и отшивали другiя «пуговицы».

Революцiя шла полнымъ ходомъ…

61