Маска Локи

— Вы хотите спросить, — помогла она мне, — не замечаю ли я, что этот дурак строит из себя еще большего дурака, ухаживая за мной? На это я скажу: в вашем вопросе уже содержится ответ. Да, синьор Великан, мне смешны потуги этого фигляра покорить мое сердце. Я не хочу обидеть его, но, право же, сам принц Просперо дважды улыбнулся мне и прилюдно похвалил мою красоту! Честно говоря, я мечтаю о большем, чем связать свою жизнь с человеком, воплощающим собой американское захолустье, от которого я бежала куда глаза глядят, пока не оказалась за океаном. Да будет вам известно, синьор Великан, я настоящая леди и надеюсь в ближайшем будущем добиться такого положения, которое соответствовало бы моим талантам и моим вкусам.

— Спасибо за разъяснение, мисс Трипетта, — сказал я. — Мне приятно встретить столь изысканную особу при дворе, где хорошие манеры и хороший вкус, увы, не в чести.

— Спасибо и вам, синьор Великан, за столь лестные слова, — сказала она, одаряя меня еще одной кокетливой улыбкой. — Можете передать своему другу, что в своей жизни я видела много дураков. Он превосходит их всех.

— Не премину передать ему ваш комплимент.

Я повернулся на пятках и двинул подальше от этой напыщенной дуры.

Чуть позже я передал содержание этого разговора Петерсу — в надежде излечить его больное сердце. В одном я солгал: сказал, что тема разговора возникла случайно. Петерс выслушал все с особенно широкой демонической ухмылкой и восхитился остротой ее язычка. Тут я понял, что ему хоть кол на голове теши — он по уши влюблен и рано или поздно эта Трипетта разобьет ему сердце. Так что мне и не стоило заводить разговор с ней, ибо я был бессилен повлиять на Петерса.

Эх, подумал я, мне бы сейчас посоветоваться по поводу моего друга с Лигейей или хотя бы с месье Вальдемаром. Увы, это придется отложить до благоприятного времени.

Для нее это было больше чем место, где можно вволю попеть. Сегодня вечером она пришла сюда, дабы побыть в одиночестве, — в последние тревожные дни ее все больше тянуло побыть наедине с собой.

Она шла босиком по темному песку. Поблизости грохотали волны отлива, а уплывающие облака открывали взору медного цвета горы, в которых глухим эхом отдавался шум волн. Ее контральто парило над басами моря. Она ступила на влажную полосу песка, куда прибой закинул массу вещей — какие-то кости животных, гладкие разноцветные валуны, ракушки, обломки кораблекрушений.

Его она нашла среди этого мусора, в коралловой пещерке, стены которой сияли всеми цветами радуги. Он быстро отвернулся и смахнул слезы с глаз, когда ощутил, что она рядом. Потом он поднял голову и сказал, имея в виду свои слезы:

— Простите, леди.

— Я тоже прошу прощения. Это место я придумала как уголок вечной радости.

— А вы?..

— Конечно же, Анни, — ответила она.

— Но как ты выросла!

— Да, выросла. Иди ко мне.

Он встал и подошел к ней.

Когда она ласково обняла его, он спросил:

— Тогда ты будешь мне как мама, да?

— Разумеется. Эдди, я буду для тебя кем захочешь. Буду тем, кто тебе нужен.

Внезапно слезы снова заструились по его лицу.

— Мне как-то снилось, — сказал он, — что я тоже стал большим. Это было так мучительно больно...

— Знаю.

— А что, если мне не возвращаться вовсе? Я бы остался здесь на веки веков.

— Как пожелаешь, дорогой. Это место всегда будет твоим домом — где бы ты ни находился.

Прошла минута — или час? или год? — прежде чем он высвободился из ее объятий и оглянулся в сторону гор.

— Ты слышишь? — спросил он.

Эхо отступающего моря все еще звенело в окружающем воздухе. Она молча кивнула в ответ: слышу.

— Меня зовут.

— Знаю.

— Я должен идти.

— Нет, ты ничего не должен.

— Тогда я хочу идти. Все остальное — только боль.

Она ухватила его за руку.

— Прости меня! — воскликнула она. — Прости, если сможешь. Мне было невдомек, что мир так ополчится на тебя, так истерзает тебя! Я придумала для нас прекрасный сон. И что же — он растоптан! Ты не своей волей угодил в мир, где для тебя есть только одно — боль. Я люблю тебя, Эдди. Ты слишком чист душой, ты слишком дух — мир же предлагает тебе бездушное, грязно-плотское.

— Мир одарил меня способностью уходить в фантазии, Анни.

Она отвела глаза.

— Но не слишком ли дорого ты за это заплатил? — сказала она. — Не слишком ли дорого?

Он наклонился и поцеловал ей руку.

— Нет, оно стоило того. Конечно, стоило.

Они молча вслушивались в меланхолическое долгое эхо — удаляющийся рокот.

Потом он сказал:

— Ну, мне пора.

— Побудь еще немного.

— Тогда спой для меня.

Она запела, и ее пение преобразило мир. Море обрело свою подлинную сущность — через эту песню. И тени со звериными повадками заметались вокруг.

— Спасибо, — сказал он через долго-предолгое время. — Я тоже люблю тебя, Анни. Всегда любил — и буду любить вечно. А теперь я все же должен идти на зов.

— Нет, не уходи!

— Я ухожу. Знаю, ты можешь удержать меня, потому что это твое королевство. — Взгляд его упал на их сцепленные руки. — Но, пожалуйста, не делай этого.

Она вглядывалась в его сероглазое мальчишеское лицо, на котором лежал отсвет прожитых сорока лет, — оно смотрело словно из разверстого гроба. Она отпустила его руку.