Маска Локи

— Конечно. И мы гораздо успешнее проведем осаду, если вы не будете рассказывать сказки об ассасинах, крадущихся в ночи.

— Слушаюсь, мой господин. — Хирург склонил голову. — Я всецело полагаюсь на ваше суждение в этом вопросе.

И врач покинул Бертрана дю Шамбора, чтобы приказать оруженосцам рыть могилу.

Хасан ас-Сабах полз по земле, чувствуя каждый ненадежный камень и вдавливая его в сухую почву голыми стопами. Пальцы ног у него были длинные и крючковатые, и, когда он поворачивал стопу, сухожилия рельефом выступали около мясистых подушечек пальцев. Кожа вокруг кривых и ороговелых ногтей была собрана белыми полукружьями.

Сто двадцать девять лет исполнилось этим ногам. Много дорог они прошли, в башмаках и босиком, больше чем копыта самого старого верблюда на Пути Пряностей. Несмотря на это, ноги Хасана были как у юноши — с сильной стопой, хорошей мускулатурой и правильно расположенными костями.

Его лицо с широкими усами и глубоко посаженными глазами казалось бы молодым, если б не многочисленные морщины. Волосы были черные, густые и кудрявые, как у юного пастуха.

Мускулы играли, когда он спускался по скалистому склону, перебирался через медленный поток по камням, прокрадываясь в лагерь христиан.

Стояла седьмая ночь осады Аламута. Хотя шейх Синан велел Хасану лично следить за неверными, тот перепоручил это подчиненным гашишиинам. Но сегодня он сам решил взглянуть на непрошеных гостей. Впрочем, он и так знал, что время устрашения близится. Запертые в долине из-за собственного упрямства и ложного понятия доблести христианские рыцари сами нанесут себе поражение. Жара, жажда, соленый пот и подавляемое желание действовать любой ценой, несомненно, сделают свое дело. Оставленные на три недели в этой узкой долине, они начнут поедать друг друга.

Но Хасан, почти столетие тайный глава гашишиинов, хотел подтвердить свою репутацию. В этих местах человек может сойти с ума, и это никого не удивит. Но счесть себя побежденным ночным ветром, укусом скорпиона и духами — это уже легенда.

В какой же шатер заглянуть? Что выбрал себе христианский военачальник? Самый большой, где живет он сам и его слуги, как поступил бы сарацинский полководец? Или самый маленький? Да, пожалуй, это вполне в духе их странных представлений о братстве и равенстве.

Хасан ас-Сабах выбрал самый маленький шатер и, подняв полог, достал кинжал.

Кислый запах мужских тел, непривычных к ежедневному ритуалу омовения и очищения, ударил ему в ноздри. Гашишиин отвернулся, задержав дыхание и прислушиваясь к доносившимся изнутри звукам.

Храп, раздававшийся из двух глоток, то сливался в единый рокот, то расходился, как два колеса разного диаметра, катящихся по одной дороге. Определенно, здесь два человека. Может быть, сам начальник и его оруженосец?

Хасан приподнял полог повыше и вполз в теплый влажный сумрак.

Его глаза быстро привыкли к темноте. Сквозь ткань шатра виднелись звезды. Хасан различил очертания двоих. Один спал, вытянувшись на низкой походной кровати. Другой прикорнул у него в ногах. Господин и слуга, по норманнскому обычаю?

Гашишиину не хотелось убивать обоих, по крайней мере сейчас. Пробуждение рядом с мертвым с неизбежной мыслью: «Почему он? Почему не я?» — что может быть страшнее?

Но кого же выбрать — для большего устрашения неверных?

Мертвый военачальник и запуганный раб, бормочущий что-то о своей невиновности — если только кто-нибудь захочет слушать… Это открывает интересные возможности для разрушения духа христианских воинов.

Или запуганный полководец, проснувшийся в ужасе от того, что смерть была так близко… Что лучше? Что посеет больший страх и смущение среди тех, кто расположился лагерем под Орлиным гнездом?

Хасан склонился над слугой, спавшим у ног хозяина. Тот лежал, запрокинув голову, открывая рот при каждом вздохе. Гашишиин прислушался к ритму храпа. Как набегающие на берег волны, седьмой всхрап каждый раз оказывался самым сильным. Казалось, он колеблет палатку и сотрясает голову спящего. Суставом пальца Хасан отмерил расстояние от мочки и приставил к шеи слуги нож с изогнутым лезвием. Кончик ножа осторожно двигался в такт дыханию. Хасан застыл в ожидании седьмой секунды. Как только звук достиг наибольшей силы и начал стихать, кинжал прорезал кожу и прошел между костями. Когда был перерезан спинной мозг, храп прекратился.

Хасан еще раз поднял и опустил рукоять — для уверенности — и вытащил лезвие.

Военачальник по-прежнему мирно спал в своем шатре.

Опустившись на колени, гашишиин пополз к выходу. Руку, сжимавшую нож, он согнул так, чтобы не запятнать кровью ткань шатра, другой рукой приподнял полог палатки.

Выбравшись наружу, Хасан скользнул среди теней и перешел по скользким камням ручей. Ноги сами несли его в нужном направлении.

Бертран дю Шамбор не видел крови. В палатке было темно, ведь солнце никогда не приходило в эту долину с рассветом.

Он сел, потянулся, откашлялся и сплюнул, ожидая, что Гийом поспешит с чашей и мыльной пеной, бритвой и полотенцем, с едой и вином. Но ленивый каналья и не думал просыпаться. Бертран пихнул его.

Голова Гийома почти отделилась от шеи.