Маска ночи

Бербедж хмыкнул. Я решил, что он осушил уже порядочно стаканов. Он больше не был юным Ромео – но пайщиком в возрасте.

– Николас, тебе нужно кое-что выучить про публику. Она скорее увеличится после того, что случилось сегодня. Они придут поглазеть на место недавней смерти и заодно, между прочим, могут остаться посмотреть пьесу. Оуэн Мередит, вероятно, мог бы накинуть лишний полпенни на свое пиво.

Шекспир жестом остановил Бербеджа. Возможно, он счел его замечания неуместными или бестактными, особенно если учитывать его дружбу с покойным. Когда он заговорил, впрочем, в его голосе звучала усталость, а не раздражение.

– Боюсь, Дик вполне прав. Публика – это люди, и в горе и в радости. Но это не только из-за смерти доктора Ферна. Сегодня день мертвых. Во-первых, этим утром нашли человека, утонувшего в Исиде.

– Да, знаю, рыбака. Я слышал, это был рыбак, – ответил я.

– Нет, этот покойник был возчиком, – возразил Шекспир, – и возчиком, известным здешним хозяевам, Давенантам.

Я вспомнил сцену, виденную на днях. Как Джейн Давенант кричала на несчастного возницу, уронившего ящик с тележки, и как ее муж помогал ему внести ящик в дом. Был ли это один и тот же человек? Скорее всего.

Я похолодел, хотя сидел близко от огня. Я задавался вопросом, не налить ли мне, в конце концов, себе выпить.

– И это еще не все, – продолжал Шекспир.

– Еще одно убийство? – спросил я.

Шекспир и Бербедж повернулись ко мне, сидевшему на табуретке в глубине комнаты. Это замечание просто сорвалось у меня с языка, но это была первая сказанная мною вещь, которая по-настоящему привлекла их внимание.

– Убийство? Кого убили? – спросил Бербедж.

– Доктора Ферна.

– Почему ты так говоришь, Николас? Ты считаешь, доктора Ферна убили? Как это может быть? Ты ведь был там, когда его нашли.

– Я… нет, не знаю, почему я сказал это. Забудьте о том, что я сказал.

Шекспир ничего не говорил все это время, хотя смотрел на меня пристально. Повисла тишина, которую я неохотно нарушил пару секунд спустя:

– Вы это имели в виду под днем мертвых? Возчика и доктора Ферна?

– Не только, – ответил Шекспир.

– Чума набирает силу в Оксфорде, – добавил Бербедж. – Этим самым утром опечатали четыре или пять домов, и есть другие под наблюдением.

Я потянулся к бутылке и плеснул себе вина.

– Скоро городские власти запретят все сборища, – сказал Шекспир. – И первые, на ком это скажется, – это труппа пришлых актеров.

– Куда нам идти? Скажи нам, – обратился Дик Бербедж ко мне, как будто я знал ответ.

– Обратно 6 Лондон? Я слышал, там дела обстоят не хуже.

– Тогда ты неверно слышал, – ответил Бербедж. – Дела там хуже некуда. Я сегодня получил письмо от жены.

Я вдруг ясно увидел – в одной из тех запоздалых вспышек озарения, которые сильнее, чем что бы то ни было, освещают нашу собственную бестолковость, – причину его грубого обхождения. Его жена и дети оставались в чумном городе. (Семья Шекспира, напротив, была надежно укрыта в Стратфорде-на-Эйвоне.) Но и это было не все, не только осознание того, что семья брошена на произвол судьбы. Дик Бербедж, вместе с другими пайщиками, держал труппу на своих плечах, так же как Геркулес держит изображение земного шара на крыше нашего театра. Для меня вопрос следующего места назначения труппы был интересным умозрением, имевшим отношение к моему существованию, но моей прямой обязанностью он не был. Однако Томас Поуп, Дик, Шекспир и остальные – это было их решение, и оно влияло на нас всех.

– Жена Дика пишет, что жизнь королевы на исходе, – сказал Шекспир.

– Ей осталось несколько дней, – подтвердил Бербедж.

Мрак в комнате усилился. Огонь вспыхивал и гас, бросая умирающие отблески на красно-белые стены.

– Мы все еще должны играть «Ромео и Джульетту» для Константов и Сэдлеров? – спросил я. – Нет, конечно?

– Это частное представление, на него не распространяются указы городских властей, – сказал Бербедж. – Мы еще не знаем, можем ли по-прежнему играть пьесу в доме Ферна. Вильям и я засвидетельствуем завтра наше почтение вдове. В зависимости от того, что она скажет, мы можем очень скоро покинуть Оксфорд – или задержаться еще на несколько дней.

– Тогда мы должны поехать в Глостер, – сказал я.

Уже произнося это, я почувствовал, что кровь приливает к моему лицу. Зачем я говорил это? Только чтобы заполнить паузу.

– Да, можно поехать в Глостер – или Вустер – или Лестер. Какая разница?

На этом Дик Бербедж аккуратно поставил свой стакан на пол, поднялся и вышел из комнаты. Он был пьян и сердит, но сдерживался. Шекспир не сделал попытки остановить его. Снова воцарилось молчание. Я спрашивал себя, как скоро мне самому можно будет удалиться. Но это было не так-то просто.

Шекспир жестом пригласил меня занять свободный стул у огня, потом спросил:

– Почему ты сказал Глостер?

– Понятия не имею. Это было первое, что пришло мне в голову.

– И почему ты заявил, что Хью Ферна убили? И не говори, что об этом ты тоже понятия не имеешь.